Не так давно узнала, что у великолепного современного поэта Яшки Казановы, кстати, пишущей схоже с В.В., есть стихи о Владимире Владимировиче и Лиле Юрьевне. Вот те, которые я нашла:

один из двух

Астория вся в снегу, как в плевочках,
А чего вам хотелось? Это - Питер.
Я бреду по городу винно-водочному
В нежном, с хитрецой, подпитии.
У меня круглое личико.
Звать меня Лиличка.
А он гордый, чертяка.
Он, даже здороваясь,
Руки из кармана штанов широченных не вынет.
Мне же хочется, чтоб плакал, тявкал,
Чтоб любую ладонь целовал навылет,
Но мою лобызал,
Как христову или как шлюхину.
Чтоб катался в глазах
Истерически. Чтоб вынюхивал
Запахи на мне не его, чужие.
Чтоб мы вместе до угла не дожили,
До поворота, не дотерпели чтоб
Ни за что.
Астория близится. Сережка Есенин
Там размазан по стенам.
Бреду на свидание... далее... далее...
Люблю ночные скитания.
А он, желвачок напрягает, как металлический шар
С постоянством безумного. Нарциссизма
Черви в каждом жесте его кишат,
В дыме трубочном сизом.
Желвачок-ромашка: женишься? не женишься?
Опасливы движеньица.
Ох, как опасливы. Но не трусливы.
Он не плачет, давится слизью,
Когда мне тычется в личико,
В имя мое Лиля Лиличка.
Он ревностью умывается, как мылом.
Мой милый. Большой и милый.
А потом пуля плющит висок в кашу.
Я-то, дура, боялась: мол, много кашляет.
А он жолудями холодными измесил себе всю душу,
Ревностью бледной, словоблудным своим "не струшу".
Ну, не выдержал, спекся, сник.
Вероника
Тоже из тех, кто мог бы быть ведьмой.
Но ты ведь мой?
Только мой?
Вот такой громадой себя сам сломавший...
Хотя сейчас неважно.
Висок - в кашу.
Слюна - в соль.
Трусцой
К нему. Хрупкому Гулливеру.
Пойдите вон! Я вам не верю!
Где он? Пустите к нему, к мёртвому.
Прорываюсь увёртками.
Пуль давленые виноградины
Околдовали меня, его обрадовали.
Лицо совсем не узнаю. Что вы мне тут подсунули?
Сыр сулугуни
На столе
И бутылка сухого.
И не слова.
Впоследок.
И на репетицию торопится девочка дикая
Вероника.

одинокий из двух

а у лилички рвётся коса до пояса

роза красная в волосах.

мне даже глянуть на лиличку боязно,

не то, чтоб ладони лобзать.

она шагает по каждой площади,

как по красной. каблук трещит.

была бы иная, жилось бы проще мне:

семечки, сырники, щи…

а у лилички нежность руки проклятая –

пол-луны таращусь в окно

и вою. трахея забита кляпами –

глубочайшая из всех нор.

тосковать, в каждой рюмке спиртово плавиться:

кто ласкает её – гадать.

а она – и умница, и красавица,

строптива не по годам.

стоп, машина! я – под колёса бревенчато,

но великоват для авто.

не лечится эта зараза, не лечится.

ни в этой жизни, ни в той.

а у лилички брови вразлёт по-летнему.

арбат истоптан до дыр,

в кистях грабастаю два билетика,

глотать мешает кадык.

я бросался здороваться с незнакомками,

драться с мальчиками в «пежо» –

она не пришла. циферблатик комкался.

револьвер эрекцией жёг.

и потом, коробок черепной разламывая,

пуля видела наперёд:

не пришла на садовое? это не главное.

на похороны-то придёт.

вот и памятник. двух штанин бессилие.

в метрополитене – бюст.

а у лилички платье синее-синее,

до сих пор ослепнуть боюсь.

взбрикивая

лилю лелеяли многие,

многие лилю любили:

глаза умные, длинные ноги и

ситроёновский автомобиль.

лилю желали разные,

разные лилю баюкали:

брови сурьмила, волосы красила

до 87 юная.

лилей бредили всякие,

всякие лилей мучились.

а ей стоило: «взять его!»

и – в зависимости от случая –

казнить миловать борщом угощать

фикус в нос тыкать мещанский

мерять наряды имена примерять

любить даже зачитываться рьяно…

брик брик кирпич на кирпич:

напичкана книжкой с вагонной полки

решаю – в спортзал подкачвать попу

и грудь.