Счастье было поцелуями на Поцелуевом мосту. Мальками в мутной Мойке. Счастье воровало в магазинах невкусный питерский хлеб и книжки Бродского в бумажной обложке. Счастье пило кефир на лужайке перед Исаа-киевским собором, запрокинув голову, как пионерский горнист. То, навеки девятнадцатилетнее, счастье осталось в памяти сплошной музыкой.
Оно распевало «Марсельезу» перед группой изумленных французских пенсионеров, щелкающих фотоаппаратами.
Оно звучало голосами бродячих артистов, исполнявших кубинские песни на мосту через канал Грибоедова. Туда они с Ясей наведывались чуть ли не каждый вечер.
Еще был печальный человек в шляпе, выдувавший монотонную мелодию из деревянной дудит. В пять утра на крыше он встречал рассвет, не видимый еще никому, кроме него.
И негры, бежавшие им навстречу по другой половине только что сведен¬ного моста. У негров были большие кожаные барабаны, по которым они, усевшись на перилах, нещадно лупили розовыми ладонями, приветствуя встававшее над Невой солнце.
Или пожилая женщина с «Примой» в длинном мундштуке и почерневши¬ми серебряными перстнями на каждом пальце. Мадам шествовала поперек пу¬стынного Литейного проспекта и самозабвенно пела оперные арии хорошо по¬ставленным, прокуренным басом внутри одной из бесконечных белых ночей.
Счастье было как створки прозрачной ракушки, которые захлопнулись у них за спиной, пока они целовались, врастая друг в друга, где-нибудь на вершине моста.
И они могли целый день пролежать на скамейке в саду у музея Ахмато¬вой, глядя, как ветер переливает листья лип из пустого в порожнее, синее-синее небо. И при этом разговаривать друг с другом на каком-то птичьем языке, непонятном со стороны, изобретаемом на ходу и тут же забываемом.
Одно только слово осталось из того языка. Ясе казалось, что этим сло¬вом лучше всего говорить с силами природы.
«ВЕНЧ!» — приветливо кричала она серым уткам, болтающим лапками в реке Смоленке. Утки одобрительно крякали и плыли дальше.
«ВЕНЧ», — шептала белым цветам на старом армянском кладбище. Цве¬ты кивали, пружиня на тонких стеблях.
«ВЕНЧ!» Яся заклинала шторм, стоя на перевернутой бочке в брызгах, пене и зеленых волнах Финского залива.
«ВЕНЧ!» Насквозь мокрая девчонка с десятью короткими косичками пытается перекрыть грохот сурового Балтийского моря.
«ВЕНЧ», — слышит Никита внутри себя заветное слово маленькой Яси, такое же звенящее и соленое, как годы назад.
«ВЕНЧ!» И знает, что больше уже никогда-никогда, совсем никогда его не услышит.
«ВЕНЧ». Волны становятся ниже, и шум стихает. Яся слезает с бочки, поскальзывается и летит в воду. Никита бежит к ней, спотыкается и тоже падает. Они добираются друг до друга по убегающей из-под ног гальке, по уходящей из-под ног земле, задыхающиеся, смеющиеся, расцарапанные. Хва¬таются за руки, и тут новая волна счастья ударяет их в спину, и они падают уже вдвоем и хором произносят: «ВЕНЧ», стоя на коленях на краю усмирен¬ного шторма, у самой кромки своей судьбы.