Четвертый рассказ из цикла "Родительская суббота"

ДОМОВАЯ ПТИЦА
Ранним покойным утром возле двора моего на ветки старого вяза уселись три вороны и подняли вселенский галдеж. Еле отогнал их. А потом подумал, повспоминал и вздохнул огорченно: перевелись в нашей округе добрые пти¬цы, одно лишь воронье осталось. И это ведь не стариковское брюзжанье, а чистая правда.
В прежние времена ласточки у нас селились повсюду: в сараях, курятни¬ках, скотьих катухах, под выпусками, навесами да застрехами кровель. Три ли, четыре гнезда во дворе. Их никто не трогал, даже отчаянная ребятня, ко¬торая по весне зорила воробьиные, сорочьи, вороньи гнезда, пропитание до¬бывая: всякая яичница хороша в голодуху. Но и тогда знали твердо: ласточ¬ку трогать нельзя, за нее — Бог накажет. Да она и сама отомстить может: принесет огонь на веточке в клюве, сунет под застреху, и запылает соломен¬ная ли, деревянная кровля. Такие случаи бывали. О них рассказывали.
С ранней весны до поздней осени мальчишкою спал я на открытой ве¬ранде. Ласточкино гнездо каждый год лепилось прямо над головой у меня. Можно рукой достать.
Весной прилетают, лепят гнездо, людей не боясь. Выводят птенцов, рас¬тят их, кормят, нося и нося всякую живность. Ласточата пищат, разевая желтые клювы. Мы им помогали кормиться: наловишь мух и лишь успевай совать в открытые рты.
Потом птенцы вырастают, учатся летать. Гнездо пустеет.
Опустеет гнездо; но до самой осени ласточки каждый день прилетают дом свой проведать. Обычно к вечеру. Усядутся рядком на проводах возле дома и щебечут. Порою в гнездо нырнут. Да не одна, а все разом. Не умеща¬ются — выросли ведь! — пищат, но потом кое-как умащиваются друг на дружке. Смех один. Недолго посидят. Улетают.
Теперь ласточек нет. Уже давно.
И скворцы перестали селиться. А ведь были домовой птицей. Без сквор¬цов — никак.
В каждом дворе обязательно имелся скворечник. О нем заботились, заго¬дя чистили его, подправляли. Красивые были скворечники, особенно у лю¬дей рукастых. Домики аккуратные, порою с настоящим крылечком, с резны¬ми столбиками, подзорами, ажурной крышей — прямо дворец. Но это — у рукастых. А обычно — просто скворечник. На высоком шесте над домом, чтобы кошки не добрались. В школе, на уроках труда, обязательно каждую весну скворечники делали. Строгали, колотили. Учитель помогал. Что-то, но получалось. Скворечники были в каждом дворе. А над ними — невеликий шестик с поперечиной или просто сухая ветка. Скворцы ведь артисты, им нужна сцена, чтобы петь ловчее. Скворечник во дворе — дело серьезное: не дай бог скворцы не поселятся — это плохой знак. И потому старались. По¬мню, двойные были скворечники, со входами в разные стороны. Или друг над дружкою, в два этажа.
Весною скворцов ждали, друг у друга спрашивая: «У вас не прилетели?..»
И вот наконец прибывают, значит, и впрямь весна. Первым делом осмотрят скворечник, воробьев выгонят, если те успели там поселиться. Уст¬роились — и запели. Особенно по утрам и вечерами. Солнце встает ли, са¬дится. Над скворечником, на шестке, на веточке, скворцы поют, заливаются. В каждом дворе. Красивые, ладные птицы, черные, с вороненым отблеском. Все в их песнях, свое и чужое: соловьиный бой, жаворонка трель, иволги долгая песнь, а порой хулиганистое лягушачье кваканье. Утренний концерт да вечерний, в розовых отсветах зари. Свои поют и соседские. Как раз в эту пору в огороде самая работа: грядки копать, сажать, поливать. А скворцы помогают, веселя душу.
Теперь ни скворечников нет, ни скворцов. А почему — не больно понят¬но. Первой убрала птичий домик премудрая тетка Фрося. Помню, как она объяснила соседям: «Они помидоры дергают. Сама видала. Дерг да дерг...»
Мои домашние ей не поверили, и другие соседи — тоже. Всю жизнь сквор¬цы на усадьбе. И ничего не дергают. По грядкам ходят, добывая червяков из земли да с листьев. А тетка Фрося, она не больно людимая. Вот и скворцы ей помешали. «Изнистожить...» — постановила и поломала скворечник.
Шло да шло время. А нынче — ни одного скворечника. Во всей округе. И скворцов нет. Некому по весне и петь. Почему? Не больно понятно. «Эта¬жей», слава богу, на нашей окраине нет. Те же простые дома, огороды, сады... А скворцы куда-то пропали. Может, потому, что скворечников нет, «изнистожили». Вот и песен скворчиных нет по весне. А бывало, так залива¬лись — заслушаешься.
Чуть не забыл о самой дорогой для мальчишек птице. Скопчиками их звали. Хотя правильное название — кобчик, семейство соколиных. Но это те¬перь я знаю: кобчик да пустельга. А тогда каждый уважающий себя пацан имел своего скопчика. Вышел на улицу, скопчик на плече сидит: желтоглазый, с острым крючковатым клювом, в рыжем да пестром пере. Шевельнул пле¬чом, чуть подбрасывая, скопчик взлетел, сделал высокий круг, прокричал: ки-ки-ки... И снова на плечо уселся. Красивая птица. Одно слово — сокол.
Скопчиков забирали из гнезд «пуховичками», еще без пера. Загодя нахо¬дили гнезда в займище, на холмах Задонья. Обычно на высоких деревьях. Найдешь гнездо, следишь за ним. В свою пору забираешь лишь одного птенца из трех ли, четырех; за пазуху его — и домой. Начинается немалая колгота: теплое гнездо, кормежка. Прожорливый птенец. Орет и орет. Лишь успевай ловить кузнечиков, а потом — ящерок, сусликов. Ловишь и кор¬мишь. Ловишь и кормишь. Птенец растет, потом оперяется. Привыкает к тебе. Все лето — рядом. Учишь его летать. Подбросишь, он недоволен, кри¬чит: ки-ки-ки... Но понемногу привыкает. Живет целое лето. Лишь в авгус¬те начинает надолго улетать на охоту. Всякий день возвращается. Угощенье примет. Посидит у тебя на плече, желтоглазый красавец. Снова улетит. А по¬том — навсегда.
Скопчиков все любили. Даже взрослые. Сначала ворчат: «Лучше бы ку¬рицу выкормить». Но потом привыкают. «Где он, наш...»
Теперь уже он далеко-далеко — скопчик из ушедшего детства, из нашего старого дома, который не только людей привечал, но всякую тварь живую.
Малые птахи журчали в смородиновой гущине. Пестрокрылый удод важ¬но расхаживал по огороду, запуская в землю длинный кривой клюв. Кор¬мился. А потом усаживался на конек крыши и долдонил: у-у-да... у-у-да... — распуская и собирая радужный веер нарядного гребня.
Все это было при моей, слава богу, памяти. Теперь остались лишь воро¬бьи, сороки да горлицы, которых прежде не знали. Осенью да зимой приле¬тают синицы, дятлы стучат. Но воронья развелось — несчетно. Вечерами да по утрам долгими караванами тянутся они на прокорм, на ночлег. Порою об¬сядут двор, орут и орут, ничего доброго не обещая.