[319x430]Или китайский средневековый эпос "Цзин, Пин, Мэй"

[Мальчик захотел Вишневого сока…

Ах, если бы я не читала “Цзин, Пин, Мэй”!]

Создавая Романтику.

Не чужую, нефритов, кораллов и рек вод; символичную, художественную в слове, сладко-неизбежную, вечную. Романтику Веток, Ваз и Слив; нарисованную тушью на длинном пергаменте и повешенную под пологом кровати. Цзин, Пин, Мэй.

Она очень красива, утонченна, спрятана за тонким полупрозрачным пологом, сотканным из недосказанности и такой четкой символьной структуры, что она похожа на черные иероглифы на его белой ткани. Она всеобъемлюща, словно вода заполняет она любые малейшие трещинки человеческого мироздания взаимосвязей. Она нарисована четкой рукой мастера слова и образа так точно, так четко. В ней нет места спонтанности и вольной трактовке.

Она должна быть ясна лишь тем двоим, что укроются в ее присутствии под покровом ночи. И тем двоим, что спрятались в саду; и другим, сидящим в чайной… Всем. Цзин, Пин, Мэй.

Он должен прекратить обманывать себя и должен назвать это по имени, иначе оно приобретет слишком много власти над ним.(с)

Художник слова спрятался за потоком символов вместе со своим стремлением быть понятым двояко. Ведь лишь в недосказанности есть острота мысли. Зная, что будет разгадан с первого же иероглифа, приняв манеру историческою, он все же стремится запутать, обмануть, обворожить искателя мечты. О, как пошло жеманничать, скрываться и не произносить в слух очевидностей, когда предмет обсуждаемый ясен уже даже не в мыслях, но на словах!  

Уберите ее, она слишком по-восточному жизненна, слишком цинична в своем разгадываемом символизме; она, стремясь быть понятной лишь двоим и кроясь под шелком одежд, слишком для_всех. Слишком громко; сейчас для нас, через минуту – на века для потомков. Цзин, Пин, Мэй.

Не хочу Ее такой, когда красота прямолинейности заменяется пошлостью всем известного и тщательно при том скрываемого символа.