Я не знаю, почему ты боишься отдать мне в руки ту часть “La Memoir”, что упоминают меня. Я вижу в них письмо, пусть и не написанное от руки в ночном порыве влюбленного сердца, пусть напечатанное и от того бездушно-мертвое, но письмо. Твое – мне.

Я так жажду красоты внешнего в нашем, когда содержание нам и так яснее ясного, но возможно менять оболочку. Пусть она будет терпко-бардовой с сизыми предрассветными сумерками; и наблюдать мы ее станем из-под сонных ресниц. Вдвоем. Одни ото всех. И проводить белой в отсутствие солнца рукой по волосам, шелку простыней, дереву комода.

И слова. Мы можем сочинять красивые, никому до нас неведомые слова и слагать их во фразы, смыслом понятные лишь нам, и предложения, предложения остаться еще чуть-чуть рядом в предрассветной тишине. Мы можем цитировать Шекспира; а можем придумать свой стиль; свой мир на эти несколько мгновений рядом, когда чувствуешь тепло лишь под прикосновением и холод свежего пред_утра вокруг.

Нам важно содержание, и это незыблемо. Но нам так все в нем понятно, в нем мы невольны придумать что-либо еще. Нам остается лишь форма, столь податливая в теплых руках с замерзшими от росы пальцами.