Перо скрипит в руках по старому пергаменту. Уголки бумаги обтрепались и загнулись. Он предпочитает нелинованную бумагу как можно более древнего производства, и единственное, что мне удалось добыть для него, - это чуть вощеная пожелтевшая бумага, что прадед притащил однажды с завода и что пылилась в углу за шторой.

Он сидит спиной к открытому французскому окну, что доходит до пола; а ветер развевает занавеску, а тяжелая гардина пытается этому помешать. В комнате темно – комната с темно-зелеными стенами, и тени расползлись по углам; но у него за спиной осень играет солнцем с листьями. Ветер шелестит в отложенных исписанных листах. Солнце играет в волосах.

На диван брошено фиолетовое пальто, и руки скрещены на груди.

Он пишет… Он что-то пишет не про меня.

Я точно знаю, что потом он пойдет на кухню с серыми стенами – кухню огромной квартиры пятого этажа на Лиговском, - и там мы вновь разыграем сцену “Воспоминаний”, абсолютно к тому не стремясь…

Он пройдет к столу у окна, сядет на стул из нешкуренного дерева и будет смотреть в уходящий вечер. Я облокочусь плечом о косяк дверного проема, сложив руки на груди. Я буду думать о тех мыслях, что заключены между нами.

И он вновь захочет слов сверх понятного, ибо боится своего понимания. И опять он поймет свое существование и побоится его потерять. Я же вновь уйду из этой высокой квартиры с зелеными стенами и гардинами на французских окнах, тихо прикрыв толстую дубовую дверь. Я уйду вниз по лестнице винтового кручения; я еще не знаю, что однажды вернусь.