Когда Франция прогибалась под гнетом налогов, а доблестная королевская гвардия безнаказанно убивала и грабила, на трон взошел Филипп Красивый.
Казалось, власть и народ заключили временное перемирие. Ропот возмущения сменился чередой празднеств, Сена, всегда утопающая в крови, налилась вином, а жители окунулись в водоворот беспорядочной любви. Страна подошла к рубежу войны и мира: в воздухе витал запах пороха, а в лучших домах Парижа давали балы.
Филипп сидел в высоком кресле у камина и задумчиво смотрел перед собой. Огромные молчаливые своды зала обступали его со всех сторон, и, казалось, эти молчаливые гиганты вот-вот заключат тебя в смертельные объятия. В зале находились еще несколько десятков человек, но король как будто совсем забыл об их существовании.

Они зовут тебя красивым, Филипп. Не доблестным, не храбрым, а красивым… Это, скорее подходит королеве, нежели королю. Прошли времена рыцарей, которые были опорой государства. Что стало с тобой, Франция?... Канули в никуда и великие короли. Что стало с тобой, Филипп?...
Франция предвкушает войну, войну завоевания, страна ждет покорения новых земель, а вместо этого тебе приходится сидеть в Париже и усмирять горстку тамплиеров, которые повинны лишь в том, что смогли создать многочисленную храбрую армию. Через двенадцать часов ты дашь своему народу то, чего он жаждит. Народ требовал хлеба, ты дал ему хлеба, народ требует зрелищ, ты дашь ему и это… Двенадцать часов… И ты казнишь последнего тамплиера в стране. Того, кто качал тебя на коленях у этого камина, того, кто склонялся перед тобой в знак преданности. Ты казнишь его за то, что ты не смог побороть собственный страх. Твой отец боялся, и ты боишься, что армия тамплиеров выйдет из-под контроля и завоюет трон. Они повинны только в своей преданности, безоговорочной, безропотной преданности, переносящие все невзгоды без звука возмущения, выполняющие все пожелания без единого промедления. И они стали непобедимы. А ты, Филипп, ты непобедим?

Собравшиеся смотрели на короля. Он молчал. В пламени бесчисленных свеч, его голубые глаза казались ледяными. Совет ждал одного: имени короля на бумаге. «Давай же, подпиши!»,— молили глаза Папы, сидящего рядом с Филиппом. Воцарившаяся тишина тянулась уже минут 15. Но никто не смел ее нарушить.

Разве, я, Филипп, король великой державы, не могу отказаться?... Будь же благородным! Люди назовут тебя милостивым королем. А Совет… Папа вцепится мне в глотку, это будет забавное зрелище, видеть негодующие глаза Папы, который выйдя из зала возмущенно забубнит под нос: «Ваш отец был более умен в делах политики…» Филипп внутренне заулыбался. Ради этого уже стоит не подписать. Разочаруется и графа Валуа, жаждущий восседать у трона и ехидно улыбаться, глядя на предсмертные конвульсии повешенного; его любовь к пыткам и мучениям других дюдей известна не только во Франции.

Ты не можешь, Филипп, только не этот старик, Филипп! Если ты подпишешь ему смертный приговор, ты никогда себя за это не простишь. Здесь собралось более 20 человек, считающих себя великими политиками, и этих больших здоровых мужчин запугал несчастный старик… В прошлую пятницу, передо мной открылась дверь Бастилии, и я увидел этого старика, сидящего на каменном полу. Ему не принесли даже соломы, он спал в дальнем углу от окна, чтобы не так сильно чувствовать ночной ветер. На полу стояла свечка, видимо принесенная стражником незадолго до моего прихода. Неужели он здесь совсем один,один в своем безумии, наедине со своими страхами?...

Рубашка старика, сшитая из мешковины была проедена крысами. Его лучшими друзьями, все три года заключения были лишь крысы. Они разгуливали возле него, совсем не боясь что их прогонят; ели с ним из одной тарелки и спали, свернувшись клубочком у его лица. С трудом верилось, что этот старик еще живет – он сидел, опираясь на стену спиной, тяжело опустив руки на пол. Казалось, что его внутренности высохли, а кровь давно уже перестала циркулировать. Он смотрел на короля своими большими неподвижными глазами и, не осознавал, что происходит вокруг. Филипп смотрел на старца, которого называл своим крестным отцом и молчал; он боялся говорить, боялся, что его голос дрогнет, боялся потерять над собой контроль и зарыдать, бросившись обнимать умирающего. Филипп опустился перед ним на колени и коснулся рукой его щеки. Старик молчал и продолжал смотреть перед собой большими неподвижными глазами.

Король окинул взглядом голые стены и ему послышалось, как кто-то невидимый забивает в них цепь. Филиппу показалось, что он чувствует, как холодный металл обрамляет его кисти, крепко сжимая их в мертвой хватке. Эта цепь для него. Однажды, так закуют здесь его руки, а он будет сидеть на холодном полу, глядя на эти молчаливо нависшие стены… Король неожиданно резко отпрянул, пытаясь прогнать эти мысли, но страх не отпускал его. Он испугался, что эта запертая дверь больше никогда не откроется, что он останется здесь навсегда, и будет ждать своего приговора… Филипп позвал стражника так громко, что, казалось, Бастилия пошатнулась от этого крика. Моментально открылась дверь и король переступил порог, когда вдруг услышал за спиной какой-то нечеловеческий голос. Голос больше походил на шипение змеи. Филипп, не оборачиваясь, остановился. Старик, громко выдыхая воздух, пытался некоторое время что-то сказать, и, наконец, произнес еле слышно: «Филипп, мальчик мой… Ты пришел, чтобы я поиграл с тобой в саду?... Мальчик мой…»
Король простоял не оборачиваясь, еще пару минут. Затем медленно пошел вперед по темному коридору и услышал, как закрывается тяжелая дверь. Выйдя на улицу, он сел в карету и велел гнать лошадей во весь опор. Быстрее, еще быстрее! Только бы не обернуться, только бы не обернуться! Ему казалось, что если он обернется, то перестанет быть королем, перестанет управлять страной, но самое страшное — окажется узником этой крепости.

Никогда, Филипп, никогда, не возвращайся сюда, иначе Бастилия станет твоей могилой, король Франции!

Присутствующие переминались с ноги на ногу и вопросительно смотрели друг на друга. Но никто не посмел нарушить ход мыслей короля. Никто не решался заговорить или сделать лишнее движение. Филипп опустил глаза и увидел перед собой лист бумаги с пером. Он хотел было еще о чем-то подумать, но как будто только что заметив присутствующих, импульсивно завертел головой по сторонам.
В наступившей тишине, он слышал как каждый здесь говорит ему: «Подпиши, Филипп, подпиши…»

Король придвинул бумагу, обмакнул перо и подписал.
Через несколько часов будет казнен последний, называющий себя тамплиером.
Филипп понимал, что старик уже не представлял никакой опасности, но то что он жил, значило только одно — рано или поздно из подполья домов выйдут те, кто будет сражаться за последнего тамплиера. Кто будет сражаться против своего короля.