Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

И.Бродский
Mela-ni

Женщина месит руками весёлую бурю Листа,
В ней приплясывает простая песенка неаполитанцев.
Господи! Здесь даже буря смешная.
Плачь, Отелло, ты всего лишь Венеции служишь.
Ветер плача, стань дождём улыбок из солнца!
Господи! Здесь даже в горе смеются!
Ах, как трудится Ирма, звонкую музыку моя,
Полоща руками горе и радость Ференца Листа,
Чтоб душа, натрудившись, умытая светом, уснула.

Сталина Бачинская
Mela-ni

АЛЕКСЕЙ ХВОСТЕНКО. ПЕСНЯ О НЕЗАВИСИМОСТИ

Кто от мира независим, кто узду ему не рвет,
Кто ему от ямы лисьей волчий корень не кует,
Кто дубовою пенькою в печь не мечет сгоряча,
Кто кумы его тюрьмою не кивает от плеча?
Голова лежит поодаль - руки-ноги в стороне,
Бродит узник на свободе в незнакомой стороне,
Черт на редкий ладан лает, сладкий дым меняет масть,
Ветер-ветер собирает зубы в каменную пасть.

Говорю вам: редкий ветер скачет в каменную ночь,
Черт от беса рыло прячет - отпустить его не прочь,
Узник бродит вкруг темницы, головой ломая дверь,
Все течет перемениться - говорю я вам теперь.
Ах, поверь, поверь, поверьте, говорю - поверьте мне -
Волчий дуб не стоит смерти в незнакомой стороне,
Слез не знает пень в природе, чтоб лепить на обух плеть...
Кто от мира на свободе, чтоб хвалу ему не петь?
Kaliban

АЛЕКСЕЙ ХВОСТЕНКО. ЭПИТАЛАМА

Я говорю вам: жизнь красна
В стране больших бутылок,
Здесь этикетки для вина,
Как выстрелы в затылок,
Здесь водка льется из обойм
Похмельной пулей в небо,
Готов поспорить я с тобой,
Что ты здесь прежде не был.

Здесь овцы падают в окоп,
Поет снегирь в полете,
Из птички выросший укроп -
Молитва в миномете.
Верблюд, прошедший сквозь коня,
Сказал подруге: где мы?
Накройте саваном меня -
Ведь я здесь прежде не был.

Она ж сказала: для войны
Ты б пригодился лучше,
Не прячь, не прячь от всей страны
Свое богатство, лучник!
Тебе ж, увы, скажу я: нет!
Твой слишком лук натянут!
Могу играть с тобой в крокет,
Но жить с тобой не стану.
Kaliban

POSTSCRIPTUM

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
...В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
Аэлин

Довожу до вашего сведения, что у меня в яндексе очень много сообщений "вас процитировали".
Но это не меня, babett,- вас, точнее, тех, кого вы.
babett

Дума

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно.
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли,
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой,
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
Mela-ni

ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!


(c) Пушкин Александр Сергеевич
raf_sh

Огонь, ты слышишь, начал угасать.
А тени по углам - зашевелились.
Уже нельзя в них пальцем указать,
прикрикнуть, чтоб они остановились.
Да, воинство сие не слышит слов.
Построилось в каре, сомкнулось в цепи.
Бесшумно наступает из углов,
и я внезапно оказался в центре.
Всё выше снизу взрывы темноты.
Подобны восклицательному знаку.
Все гуще тьма слетает с высоты,
до подбородка, комкает бумагу.
Теперь исчезли стрелки на часах.
Не только их не видно, но не слышно.
И здесь остался только блик в глазах,
застывших неподвижно. Неподвижно.
Огонь угас. Ты слышишь: он угас.
Горючий дым под потолком витает.
Но этот блик - не покидает глаз.
Вернее, темноты не покидает.
Аэлин

С каждым словом сложнее быть от тебя далеко.
Я смотрю в интернет, как в туманную книгу преданий
И читаю по буквам «давай выпьем кофе?». Давно
Так от строчки простой не захватывало дыханья….

Может быть, разминемся? еще хватит времени жить –
Верить в чувства других и выкуривать в день больше пачки.
Только я разучилась считать до спасенья шаги
И любовь выбирать по количеству поданной сдачи.

Значит- будет кафе и твоя лихорадка души,
Одиночество с привкусом горького злого эспрессо…
А потом на коленях в маршрутке чудные стихи
Ты напишешь не мне на листах авангардной пьесы.

(c) Катерина Крутова
another_woman

Расцветает сад, отцветает сад.
Ветер встреч подул, ветер мчит разлук.
Из обрядов всех чту один обряд:
Целованье рук.

Города стоят, и стоят дома.
Юным женщинам - красота дана,
Чтоб сходить с ума - и сводить с ума
Города. Дома.

В мире музыка - изо всех окон,
И цветет, цветет Моисеев куст.
Из законов всех - чту один закон:
Целованье уст.
Аэлин

расшитый золотом камзол.
бокал пылающего неба.
закатно-трепетный коктейль
венчает пена облаков.
признайся, было нелегко
идти на свет и верить слепо,
что ждёт тебя метрдотель

Дуранго... полдень... солнце... Sol...

мантилья. чётки. гулкий пол
рефрен готического нефа
цветные искры витражей
на бледном кружеве платков.
amore, было нелегко
одной - без отблеска, без эха
среди сестёр и их пажей...

сиеста... колокол... пришёл!..

сирокко солью тёплых волн
оближет сложенные пальцы,
и я услышу имена, -
те, что скрывал мадридский двор.
скажи мне правду, por favor,
открой все карты, чужестранец!
молчишь... и я удивлена -

ты тоже видел этот сон?...

так не бывает... унисон
сплетенья линий на ладонях;
как трафарет его морей
зыбучий дрейф моих пустынь
а здесь - звенящей густоты
медовый хмель, цветущий донник
и мы - две мушки в янтаре

cогрей мне губы, corazon...

... но остывает горизонт.
храня в сердцах пожар заката,
ушёл последний караван,
а с ним - один из миражей,
что в длинном свитке платежей
мне так затейливо загадан -
искать на карте острова

одной, в засушливый сезон

ни звёздный плащ, ни старый зонт
не смогут дождь заставить плакать
с земли на небо. я боюсь,
что не увижу парусов
твоих. молчать и ткать узор,
скрывать разрывы под заплаты -
всё, что осталось мне. ты - юг,

я - север

ночь...

июнь...

муссон...




Елена Гуляева
Спасибо, Yoka
Fanya

одиночки
учат танцам друг-друга
и всю жизнь танцуют
одну мечту:
быть вместе,
на месте,
а жизнь ускользает.

в ускользающем свете
глаз твоих - жизнь
не смеётся, смеясь, и находит
в каждой мякоти - косточку,
в далеке - только близь
разлук, и - уходит

http://www.livejournal.com/users/silversh/34246.html
синяя_лампа

Я боюсь потерять это светлое чудо,
Что в глазах твоих влажных застыло в молчаньи.
Я боюсь этой ночи, в которой не буду
Прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда
Устилать этот берег таинственный станет.
Я носить не хочу за собою повсюду
Те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою,
Если ты моя боль, что пощады не просит,
Если даже совсем ничего я не стою -
Пусть последний мой колос утрата на скосит,
И пусть будет поток твой усыпан листвою,
Что роняет моя уходящая осень.

Ф.Г.Лорка
Mela-ni

снится заштатный город. лето - яма на яме,
псы отдыхают в тени, раскрыв животы с репьями,
взвизгнет пила за забором. шмель ударит в висок.
даже отсюда видно: время течет, как сок, -

терпкий, тягучий, сладкий... губы скорей утри,
нет ничего снаружи, нет ничего внутри,
я никого не помню, слышишь, что говорю?
разве что так, пунктиром, вскользь по календарю, -

этим ли, тем ли летом, молнией грозовой,
будет казаться: где-то ходит, еще живой,
ходит - меня не помнит; множатся двойники,
мошки к вечерней лампе, ласточки у реки,

время течет по капле, крутится колесо,
шмель, потерявший вектор, шмякается в висок.
только одна собака - бежевая спина, -
больше, чем ты, - реальна, лучше, чем ты, - видна,
перебирает лапами, не покидая сна.

(с) Ася Анистратенко
Шпильк@

Это редкий сон-посетитель. Сон-демон.
Сон за темными створками. Сон-моллюск.
Мы сидим на кровати. Мой затылок врастает в стену.
Ты, прижавшись, дышишь в ямочку под ключицей. Я молюсь.

Господи, шепчу, охрани ее, пронеси мимо
Чашу сию, Зверей сих, рыщущих, жрущих слабых.
Нет людей, кроме нас. Нет времен, кроме зим, а зимы
Пусть бесцветны, но страшный имеют и след, и помет, и запах.

Ночь стоглаза, глазами в окно стучится,
Удивляется, дура, как жизнью сквозит под утро.
Ты, прижавшись, дышишь в ямочку под ключицей.
Убираю с височка прядки. В горле нежность такая, будто…

…за миг до пробуждения.

(c) Левий (?)
Fanya

Орел_Иванов,
так, без спросу.


Рад стараться я не лезть из кожицы
Но деревья качаются-метятся
Нефтяные круги на глаза похожие
А она по снам мечется

За спиной стараются, кажется,
Кому лепится, кому нелепица
Я стараюсь скрыться между строк
Но она по снам мечется…

Улыбаются знакомые лица
Поют птицы, - ни слова не знаю.
И зима кончается баловница
И я таю, таю, таю, таю…

За спиной стараются, кажется,
Кому лепится, кому нелепица
Я стараюсь скрыться между строк
Но она по снам мечется…
babett

Д. Дихтеру

Посмотри вокруг – и увидишь, что мир не прост
и отнюдь не добр, как хотелось верить сперва.
И поэтому, если поезд шёл под откос,
то дойдёт туда, куда шёл. И снова трава

вдоль кремнистой насыпи будет мокрой от слёз.
Пусть недолго, но ты успеешь на этот раз –
и поймёшь, возможно, зачем тебе не спалось
и хотелось глотать таблетки и слушать джаз.

Обойди свой город, заметь, как снимает страх
этот запах моря и снов, что вокруг разлит.
Но не вздумай, покуда ездишь на поездах,
сквозь пролом в заборе разглядывать корабли.

Поспеши, чтобы ветром голову не снесло.
Поделись, зачем на прогулке после восьми.
А начнёшь бояться отчаянно общих слов,
попытайся сказать молчанием, чёрт возьми!

И, кусая губы, беги скорей на вокзал,
где с утра хрипит в репродуктор небесный хор.
Тот, кто дни твои сам на ниточку нанизал,
отрывает их аккуратно, смотря в упор,

как кондуктор билеты… А нечем платить – замри,
подними воротник и не смей краснеть от стыда.
Но потом, выходя из вагона в пожар зари,
разгляди остающихся, едущих в никуда.
Аэлин

Константы Ильдефонс
Галчиньский

ЛИРИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР

— Скажи, как меня ты любишь?
— Скажу сейчас...
— Ну?
— Люблю я тебя и на солнце. И при свечах.
Люблю, когда берет наденешь, или шляпу. Или платок.
Люблю я тебя и в концерте. И на перекрестках дорог.
В сирени. В малиннике. В кленах. В березовой роще.
Люблю тебя спящей. Люблю работающей.
И когда ты яйцо разбиваешь так мило,
И даже когда ты ложечку уронила.
В такси. В лимузине. Вблизи. В дальней дали.
Люблю тебя и в конце улицы. И в начале.
И когда ты на карусели. И когда ты идешь пешком.
И когда ты расчесываешь волосы гребешком.
В море. В горах. В калошах. Босую.
Нынче. Вчера и завтра. И днем и ночью люблю я.
И когда ласточки прилетают весной.
— А летом как меня любишь?
— Как летний зной!
— А осенью, когда капризы и всякие штучки и тучкп
на горизонте?
— Люблю даже, когда ты теряешь зонтик!
— А зимой, когда снег серебрит на оконной раме?
— О! Зимой я люблю тебя, как веселое пламя.
Быть у сердца люблю твоего. Близко. Рядом.
А за окнами снег. И вороны под снегопадом.
Mela-ni

Кто снегом радует с небосвода,
хранитель наш и печальник?
Не Бог, мой милый, и не природа,
а наш войсковой начальник.
Заботится, дай ему бог здоровья,
молись за него с любовью.

А кто рисует тебе на стеклах
и пальмы, и звезды юга?
Не стужа бродит у спален теплых,
а мэр и его супруга.
Рисуют пальмы, чтобы жил красиво,
скажи им, дитя, спасибо.

А звон сосулек? Он тоже кем-то
затеян. Нет, не морозом.
Эксперты, детка, и референты
по самым важным вопросам
ночей не спали, “ура” кричали,
и видишь — не подкачали.

Сидят министры в варшавском зале,
и главный — такой хороший:
седой и статный, сверкнет глазами
и грязь заметет порошей.
Светлей дорога к пивной и школе,
спасибо ему. И если
метет, запомни — метет не в поле,
а в министерском кресле.

И знай — коль бубенчик зальется где-то
и снегом завеет тропку,
это министр в углу кабинета
нажал на такую кнопку,
что взмыли сани и выплыл месяц
светить городам и весям.

(С) Константы Ильдефонс Галчинский, 1936
Kaliban