Лето 1972 года я провел, в основном, в Питере, стараясь между схаками и сейшенами поступить в тамошний университет на экономический факультет. Правда, из этой забавы ничего не вышло. Оно и не удивительно. Я был практически единственный из всей толпы абитуриентов, кто проигнорировал нормативный дресс-код и заявился на первый же экзамен не только нестриженым, но и "неодетым" — в кричащих полосатых трузерах и красной нейлоновой куртке на голое тело. Понятное дело, меня сразу же провалили. Впрочем, я особенно не расстраивался, поскольку вся жизнь была еще впереди, и хипповать мне тогда хотелось намного больше, чем учиться "чему-нибудь и как-нибудь".

Вернувшись из Питера в Таллин, я сразу же попал под раздачу. Едва сойдя на перрон с питерского поезда, я тут же оказался арестован ментами и доставлен в местное отделение МВД на улице Вакзали. Весь предбанник был заполнен волосатиками. Как раз в те дни в южном эстонском городке Выру должен был состояться очередной полулегальный рок-фестивать, слух о котором прошел по всей стране великой. Народ, естественно, ломанул на сейшен. Причем, не только из Прибалтики и обеих российских столиц, но и из мест уже совсем отдаленных, вплоть до Сибири. Огромный наплыв хиппи в Эстонию поставил на рога местные власти, распорядившихся "не пущать". На вокзале были выставлены милицейские наряды, которые безжалостно брали всех подозрительных. Я, естественно, попал в их число. Поскольку с документами у меня было все в порядке, меня долго в отделении не мурыжили и очень быстро, проверив прописку в паспорте, отпустили.

В тот же день я отправился в Гайд-парк — так пипл именовал Хирве-парк (Олений парк) в центре города, который стал местом хиппового сбора после вышедшей к тому времени из моды Песочницы. Здесь тусовалось человек двадцать-тридцать — целый Интернационал экзотов из всех регионов Советского Союза. Все, конечно, собирались в Выру. В самый ответственный момент раскурки очередной трубки мира на газон въехал желтый УАЗик, из которого выскочила зондер-команда стражей порядка в серой униформе. Народ, естественно, бросился врассыпную. Я нырнул в кусты. В этот самый момент меня накрыл приход. Я сидел там очень долго, наверное, с полчаса, принимая гуляющую по парку цивильную публику за разыскивающих персонально меня агентов спецслужб. Наконец, осторожно вышел из засады. УАЗик уехал, ментов вокруг не было. Хиппов — тоже. В Выру мне, по субъективным причинам, съездить не пришлось, однако знакомые потом рассказывали, что там облавы на хиппи шли совершенно безжалостные и тотальные. Людей брали по три-четыре раза в день. При этом какие-то фрики умудрились обдербанить маковую клумбу прямо напротив тамошней ментовки. Времена были романтические и копы, видимо, решили, что молодые люди просто собирают цветы на венки девочкам.

Между тем, у меня подходил призывной возраст. Военкомат бомбардировал повестками. Нужно было что-то решать. Конкретно — концепцию отмазки. В наших хипповых кругах элементарным выходом из ситуации считался дурдом: отлежка со статьей. Однако, такая отлежка требовала специфического ноу-хау. Ведь просто за красивые глаза доктор статью не даст! Самый распространенный жест — закос под суицид. Таким сразу ставили четверку ("шизофрения", гарантирующая неприкосновенность на всю оставшуюся жизнь). Однако, закос должен быть реалистичным. Коронный номер — порезать веняки. Но так, чтобы на самом деле было все чики-пики, с реальными травмами и сопутствующими им опасностями по-настоящему сыграть в ящик. Другой вариант — отравление. Типа объесться каликами до тотального коллапса. Разумеется, все эти жесткие методы представлялись довольно стремными. А вдруг не откачают? Меня спасло знакомство мамы с главврачом таллинской психиатрички, который согласился поместить меня в "санаторное" отделение подведомственного ему заведения.

Осенью 72-го я надел бордовую фланелевую пижаму. Наша таллинская психушка на Палдиски-маантеэ — это, конечно, не Кресты или Белые Столбы. Тут все было достаточно гуманно. Даже самостоятельно гулять выпускали, а в сущности, весь уикенд можно было вообще не появляться. Негласно, но терпели... Очень быстро я смекнул, что в нашем отделении контингент делится на две специфических категории пациентов: на реальных психов и отмазчиков, прежде всего — от армии или зоны. Но были и более специализированные типы. Например, Семен Каплан работал первой скрипкой в Таллинском симфоническом оркестре. "Ну, что, — говорил он мне, — каждый день пилить струну — никакого удовольствия! Слава богу, мой врач — интеллигентный человек. Дает мне бюллетени "по нервам". Тут, в больнице, хорошее питание — экономишь на еде. Плюс зарплата идет. Выходные — дома. Чего еще нужно?" Мой сосед по палате, по фамилии Саар, косил от химии. Прикинулся дуриком, ждал, что закроют дело за грабеж: нервы — это святое! Зато другой сосед был "мама, не горюй". У него был приход, что он не может ходить по земле: "Иду, а ощущение такое, что как-будто по воде — боюсь утонуть..." Кто-то отказывался от пищи: "Она не переваривается, могу лопнуть". Кто-то отказывался мыться: "Защитная атмосфера смывается — фатально заболею!" Кстати, бывший главврач психиатрички, доктор Гофман, тоже являлся членом команды пациентов. Он тупо бычился на окружавших его дуриков и в невероятном количестве поглощал бутерброды с какао.

Отлеживали здесь и просто странные люди. Краснодеревщик Алик — умнейший парень с видом библейского пророка — попал сюда за то, что пописал в кафе "Пегас" со второго этажа на первый, прямо на столы честной компании. Был он в этот момент, разумеется, смертельно пьян, однако... При мне здесь же чалился Ибрагим — тоже для армии и бюллетеня впридачу. Еще тут "лечился" антимилитарист Хельдур, который познакомил нас с Джо — бывшим солистом группы "Kooma", который тоже периодически попадал в пансионат на Палдиски-маантеэ. Мы образовали весьма специфический коллектив и репетировали по выходным в клубе завода "Силикат", где у Хельдура были замазки с администрацией. На репетиции приходили прямо в пижамах — такой был драйв. Это был лучший состав, в котором я когда-либо играл. Наш хит назывался "Баллада о Джими". В свободном переводе с эстонского текст был примерно следующий:

В большом городе жил ребенок по имени Джими,
Игравший с другими детьми во дворе.
Однажды он выпрыгнул в окно,
Но с нами остались его песни...