Роман Сладкопевец, богослов и византийский поэт VI века в своём первом кондаке (поэме для литургического использования) в качестве рефрена повторяет слова «Младенец новый, превечный Бог», в которых выражена суть совершаемого таинства: вечный Бог, существовавший прежде всех веков, становится новым в новорождённом Младенце.
Византийская традиция, празднующая «Рождество во плоти Господа Бога и нашего Спаса Иисуса Христа», сочетает в иконографии и литургических текстах празднование Рождества с Пасхой. Рождественская икона, на которой изображён увитый пеленами и лежащий в яслях Младенец, уже содержит в себе прообраз гробницы, в которую Господь — снова перевязанный пеленами, но на этот раз погребальными, — будет положен в Страстную Пятницу, чтобы восстать из неё во славе на заре пасхального дня. Таким образом, с помощью глубоких и ярких образов литургические тексты передают тайну нашего спасения.
Не имея периода, соответствующего Адвенту в латинских традициях, за несколько недель до Рождества византийская литургия в великолепных тропарях даёт предвкусить всю тайну Воплощения: уповающее ожидание и нищету Пещеры, предзнаменование нищеты человечества, принимающего Слово Божье, а также целый ряд фигур и персонажей, которые появляются в литургических текстах этих дней: пророки Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Даниил и Трое юношей; Вифлеем, почти персонифицированный и связанный с Эдемом; радующийся Исайя, Матерь Божия Мария, представленная как «агница», то есть несущая в Своём лоне Христа, Агнца Божьего. Наконец, литургия двух последних предшествующих Рождеству воскресений представляет прародителей Бога от Адама до Иосифа, т. е. длинный ряд фигур, которые ждали Христа и которые напоминают нам, что мы тоже являемся частью истории и человечества, принимающих Его в уповающем бдении, но также и во мраке, в сомнениях и в грехе.
Во втором из своих кондаков на Рождество Христово Роман Сладкопевец повествует о посещении Адамом и Евой Пещеры, в которой лежал новорождённый Богомладенец. Колыбельная Марии, которую Она напевала Сыну, пробуждает Еву от вечного сна, и праматерь убеждает Адама пойти в Пещеру, чтобы понять, что это за песня. В диалоге между Евой и Адамом, отныне пробуждёнными от сна, женщина объявляет добрую весть: «Послушай, я, жена твоя, ставшая главной виновницей падения смертных, сегодня я снова поднимаюсь. Взгляни на чудеса, на не ведающую мужа, исцелившую нашу рану плодом Своего лона. Однажды змей захватил меня врасплох и радовался, но увидев теперь моих потомков, он предпочтёт исчезнуть». Рождение Христа Девой становится исцелением, спасением для человечества, израненного грехом.
И Адам отвечает Еве: «Я узнаю весну, о женщина, и я стремлюсь к наслаждениям, от которых мы тогда пали. Я вижу новый, другой рай: Дева несёт в Своей утробе древо жизни, то же самое священное древо, которое хранили херувимы, чтобы мы к нему не прикасались. Глядя, как растёт это неприкасаемое древо, я ощутил, моя супруга, животворное дыхание, которое сотворяет из меня, пыли и грязи недвижимой, живое существо. Ныне, подкреплённый Его благоуханием, желаю я пойти туда, где растёт плод нашей жизни от Благодатной». Пробуждение Адама — это прообраз, помещённый в пасхальный контекст, в котором праотец будет окончательно приведён в рай. И рай также подвергся изменениям, он обновлён: «Я вижу новый, другой рай», который есть не что иное, как утроба Девы, |
|
|
|