И всё постылей думы…И тревожнее
Нам, обречённо-царствуя, молчать.
Из ничего в пустое и в порожнее,
Что ж, так и будем соль пересыпать.

А если б можно взять и зачеркнуть
Слова досады гневной, мной ли брошенных …
И невозможно до утра уснуть
От примиренья с жалостью непрошенной.

Крапаней

ЕЛЕНА КУЗНЕЦОВА







МЕЖДУ БЛУДОМ И ХРАМОМ

вариации на тему княжны Таракановой
роман







1 глава. Вещий сон


«Лучше потерпеть на берегу, чем потом черпать воду из худой лодки». Мама любила повторять, что вывела эту истину не сама – это просто итог жизненных страданий. В детстве мне тоже нравилась эта любимая мамина при-сказка. И дальше, наверное, я повторял бы ее, не особенно задумываясь о смысле, если бы не очередной заказ о составлении генеалогического древа, впрочем…


… темная комната освещалась слабым светом коптящей свечи. Она не сразу заметила огромную темную фигуру в углу. Как ни странно, но совершено не было страшно. Наоборот, сердце бешено колотилось в предвкушении чего-то невозможного и запретного. Она почувствовала себя во власти азарта, который испытывают охотники, преследуя дичь. Мысль о том, что дичью может быть она сама, была супротивна всей ее свободолюбивой душе.
Свеча громко щелкнула, словно подав знак, и темная фигура вышла из мрака.
- Ты смелая, Луиза, - легкое восхищение совершенно не соответствовало скрипучему старческому голосу.
- А мне есть чего опасаться? – с вызовом ответила молодая Послушница. Ее глаза пристально всматривались с могучую фигуру, скрытую под черным монашеским балахоном.
- Здесь нечему опасаться. Главная опасность таится в тебе.
- Неужели я кому-то угрожаю?
- А ты дерзкая, - примиряющее прошелестел Монах, - впрочем, меня это не касается.
- Тогда что вам нужно от меня? Зачем я здесь?
Монах показал на стол, предупреждая дальнейшие вопросы. Послушница, наконец-то, обратила внимание на стол в центре квадратной кельи. Отсутствие окон ее не интересовала. В монастыре было немало подобных помещений. Смущало лишь наличие единственного стула. Она не могла себе позволить сесть в присутствии старшего, тем более, на единственное место. Но Монах снова настойчиво пригласил ее к столу. Легкий запах – то ли ладана, то ли мускуса – исходил от неизвестного. Послушница испытывала странное чувство запретного любопытства. Она могла бы придумать множество поводов для своего нахождения здесь, но главный – верный – никак не приходил в голову. Да, и на-до честно признаться, тайна привлекала больше. Размеренная и предсказуемая изо дня в день жизнь монастыря надоела так, что она готова была с голо-вой броситься в любую авантюру, лишь бы внести хоть какое-то разнообразие в свою жизнь.
Внезапно, будто бы из сизого дыма коптящей свечи, на столе появилась колода карт. Послушница едва сдержала улыбку. Она догадывалась, что может последовать далее. Про подобные случаи под страхом наказания и проклятия шептались молодые монашки. Да и во рву, который окружал высокие монастырские стены, иногда находили изъеденные рыбами детские черепа. И не то, чтобы честь свою она ценила очень дорого и собиралась защищать ее из последних сил, но и не без того. В конце концов, кроме грез, молодости и чести и у нее ничего не было. Грезы цены не имели. Молодость, конечно, чего-то стоила, но продать ее было затруднительно. А вот честью стоило и поторговать. И Послушница тут же прикинула, во что именно можно оценить собственную девственность?
Монах, словно услышав ее мысли, громко расхохотался. Странно, но смех этот был совсем не похож на его прежний голос, - молодой, сочный, призывный.
- Голубушка, твоя девственность – чистая условность. В мыслях ты давно – блудница, хотя спишь в холодной монастырской постели. И даже, если никогда ни один мужчина не коснется твоей кожи, ты все равно – блудница.
- Но я могу принять постриг! – гневно крикнула Послушница в черный капюшон. – Никто не может заставить меня лечь в супружеское ложе, если я сама этого не захочу. – Она специально выдела слово «супружеское», чтобы дать понять, - она не так уж беспомощна.
- Супружеское ложе тебе не грозит.
На этих словах Послушница резко вскочила со стула, но Монах так крепко стиснул ее руку, что она со стоном вынуждена была вернуться на место.
- У тебя – другая судьба.
- И не надейтесь!
Она храбро расправила плечи, всем своим видом давая понять, что она предпочтет смерть близости. Но Монах даже не обратил внимания на ее порыв. Он взял колоду карт и подбросил ее вверх. Карты закружились в воздухе в ка-ком-то странном геометрическом танце. Послушница заворожено следила глазами за этими невероятными перемещениями. В глубине сознания мелькнуло что-то про дьявольщину, но как мелькнуло, так и погасло, - так красив был кар-точный балет.
- У тебя есть выбор, Елизавета. Можно прожить обычную жизнь. Выйти за-муж за пузатого бюргера, и нарожать ему кучу детей. Или возносить молитвы Богу, погребя себя навсегда в холодной келье. Или оседлать судьбу удиви-тельную - полную приключений и опасностей. Твое высокое происхождение тому порукой.
- Какое? Какое происхождение? – Послушница уже забыла о двух предыдущих вариантах. Тайна собственного рождения не давала ей покоя с того самого момента, когда она осознала самое себя. Мутные, болезненные воспоминания детства не могли определенно Читать далее...

Наши прошлые дни не вернуть…Пожелай
Исцеления.
И не снись. Только знай, только знай, что любовь
Во спасение.
Не любовь, лишь намёк, колдовство синих глаз -
Искушение.
Этот сладкий восторг, этот взгляд, пара фраз:
Вдохновение.

Припев:

У тебя такие глаза, у тебя такие глаза,
Что бессонница.
Не влюбился, кто сказал,
Зазеркалья образам
Только молятся.(2 раза)

Пепелищ поцелуй, утешительный бред
Опьянения.
От тебя не бегу, там где ты меня нет.
Нет прощения.
Опьянел, заплутал в зеркалах в синий цвет…
Пробуждение.
Наш любовный роман, не оставивший след –
Наваждение.

Припев:

У тебя такие глаза, у тебя такие глаза,
Что бессонница.
Не влюбился, кто сказал,
Зазеркалья образам
Только молятся. (2 раза)




.
[500x457]

«Не исчезай, петушиное слово».
Григорий Поженян

И опять с грозовою погодой,
Грома, молний прошли торжества.
Да, такие же в детские годы
Ликовали в стране волшебства.

Воскрешу хороводокруженье
Милых лиц непарадный портрет.
Не без боли – как ночь, или жжение,
Негасимая радость, как свет.

По утрам петушиные крики –
«Душегуб! Попадёшься в ощип!»
И турецкой лиловой гвоздики
Неназойливо-тоненький всхлип.

И себя, в своих старых сандалях…
От преград и беды оберег –
В розовеющих солнечных далях
Закружил абрикосовый снег.

Жизнь ждала у ворот, у порога.
Двор прощался на месяц, на год,
Навсегда….Я жива, слава богу,
Без мечети, церквей, синагог.

Вновь грустит «не пойму-непогода»,
Подарю что ли свой оберег:
На моём «во саду-в огороде»
Розовел абрикосовый снег.

Подарю петушиное слово,
Чтоб в ответ на предутренний крик,
Нашептал дождь махрово-лилово
В ореол утомлённых гвоздик.

Крапаней
[450x337]

Отрывок из повести.

Мне идет смокинг, но некуда в нем ходить. Возможно и в цилиндре я бы смотрелся неплохо, но одеть его могу только для фото, или если… ну уж никак без него нельзя. Котелок? Увольте. Сразу перед глазами встает образ филера-шпика царской охранки. Кроме того, что охраняли хреново, оне, сцуки, завсегда в котелках ходили. По крайней мере, в советских фильмах. Я как раз смотрел один из них, по черно-белому телевизору, когда в дверь позвонили. Долбанный телик! Если бы не он, я ни за что не открыл бы , после того как посмотрел в глазок и увидел Валеру Иванцова – в зеленой фетровой шляпе и каком-то бесформенном балахоне. В одной руке у него было что-то вроде посоха, а другой он придерживал мешок, который находился у него за спиной и, судя по всему, был не очень легок. Он, конечно, слышал звук работающего телевизора и был уверен, что я дома. О том, что это мог быть кто-то из домочадцев, Валера даже и не подумал. Он не утруждал себя такими мелочами. А соседи… Я рывком отворил двери.
- Леониду Ильичу в жопу вставили свечу !
Это вместо приветствия… Дебил ! Ну дебил !
Тут я ошибался. Дебилом Валера не был. Он был шизофреником и имел вторую группу инвалидности, которую получил в Москве (об этом позже). Вторая группа была нерабочая и к ней прилагалась небольшая пенсия, которую Иванцов пропивал за несколько дней, иногда вместе со мной. Он был отличный собеседник, умница и эрудит. Порой я диву давался, когда он выдавал очередную порцию информации на тему беседы, причем с датами, цифрами и прочими подробностями, которые можно было и опустить, но не таков был Валерий Иванцов. Даром что ли, его целью было получение 1-й группы инвалидности, подрыв здания, в котором размещался обком партии и…многое другое. Мама Валеры работала директором ресторана, так что о хлебе насущном, ее сын мог не беспокоиться.
- Валера, б…дь ! У меня нет 2-й группы, мудила! А коммунистов я очень люблю. Как завижу какого-нибудь инструктора райкома партии, так оргазм испытываю, - это я говорил уже после того, как затащил его в прихожую и закрыл дверь, - что же ты творишь, дол….б? Дать бы тебе в лоб, да сам знаешь, что рука у меня не поднимется. Никола Угодник не дозволяет блаженных обижать.
- О блаженных мы еще потолкуем, - Валера поставил на пол мешок, который был полон бутылок с дешевым сухим вином «Алиготе», по 77 копеек 0, 5 л. Мешок… Да что мешок?
Когда Иванцов-шизофренник-снял с себя хламиду, то под ней я увидел немецкий автомат «Шмайсер». То, что это не макет и не учебный, я был уверен.

«Женщина, рождённая Поэтом,
Вдруг погасит взоры, как свечу»,
Игорь Северянин

Я умираю каждый день…
С утра завистливая тень,
Сквозь розовеющую сонь
К рассвету рвущихся окон,
Гасила серебристый свет
Несбывшихся желаний след.
Бессилье горькое во мне…
Но вот, в привычной тишине,
Я слышу милосердный глас,
И предо мной предстал в тот час
Стремителен, красив и юн,
С крылами, некто Гамаюн.
Он был по ласковому мил,
О вдохновенье говорил.
Невечность солнечного дня
И невозможность бытия
Приветствовал в моих стихах…
И робкий зародился страх.
Понятен слов полунамёк –
О жалок, жалок жизни срок!
«Суров у птицы приговор,» -
Сказала вещему в укор,
И, обвинив его в бездушье,
Погладила крыло:»Послушай!
Меня бы в осень златоглаву,
В её прощальную забаву –
За бабьим летом, в те года,
Где равнодушная беда,
В покое проржавевших ножен,
Угрозой смерти не тревожит,
И там меня оставишь…
Сможешь?
Но мне в ответ ни да, ни нет.
Рванулся к окнам, имярек!
Я ж, к ставшей неразлучной тени,
Прониклась робким уваженьем –
Пусть гасит времени свечу,
Уж худо ль бедно, промолчу.
Пусть грёз последних хрупкий спор
Продолжит с жизнью разговор.
[325x309]

Всё суровей ропот грома,
Всё тревожней молний вскрик.
Ясень, путник незнакомый,
К окнам запертым приник.

Постучался, сиротливый,
В сердце хрупкого стекла:
«Я вчера расстался с ивой,
Ты сегодня мне мила.

Не моё ли отраженье
В голубых твоих глазах?
Прочь, звенящие сомненья!
Прочь грозы внезапной страх!»

О любви шептал, проклятый,
Но грозы невечен срок.
Словно в чём-то виноватый
Дождь метнулся за порог.

То ли дождик, то ли слёзы –
На стекле не разберёшь.
Запрещаю счастье в грозы,
Запрещаю в грозы ложь.

рисунок НИКА САНДРО ЖЖ
[394x544]

[699x465]

«Поэт этим произведением хотел сказать…».
Да, я под Оффенбаха, канкан станцую в гробу,
если подобная фраза, когда-нибудь
прозвучит над моими стихами.
Стихотворение – это сон под тиканье ходиков,
утром или вечером – не важно,
только часы идут в другую сторону.
Может быть, я сам никогда не узнаю,
что хотел написать, перебирая клавиши…
Стихотворение – это подарок самому себе,
без бантиков и коробочек.
Это напиток, рождённый пряностью цветов,
из слов летописи реального бытия.
Его место в баре «Человеческой Неповторимости».
Чтобы пробовать его нужно снять с себя
сотню масок, и остаться в единственной,
которой давно перестал стесняться глядя в зеркало.
И когда сознание медленно окунётся в стихи,
с дрожью по спине, от сказочных прикосновений,
ощутит разноодинаковость двух одиночеств,
закройте глаза и подарите мыслям,
под Музыку Моцарта, свободу полёта стрекозы над рекой,
текущей в другом измерении.
И пусть воздушный поцелуй бабочки
вернёт вас в глубину любящего взгляда
графикой новых пейзажей….
Это и есть мерцающая действительность Стиха.

То вот еще несколько текстов Макса.))

***
от грибного дождя
вырастают крылья
и
ты превращаешься
в плетенное кресло
которое срочно
заносят
под навес веранды
чтобы не намокло

***
блаженны нищие духом
блаженны нищие страхом
блаженны
все те
кто испугался
все те
кто побежал
и
те
кто упал и плакал
и плакал
и плакал
не нам их осуждать
нищим духом
нищим страхом
нищим

***
убегаю
по небу
ладонями темными
ладонями светлыми
умываю лицо
пока генералы не спохватились
не закричали от страха
где рядовой бляха муха
убегаю
по небу
по небу
к победе своей

Господа и дамы. Позвольте Вам представить моего старого днепровского друга. Замечательного поэта и музыканта. Знакомьтесь - Максим Бородин ака odin_bor

Итак.

***
наконец-то пошел дождь
еще вчера было душно и жарко
а сегодня
по жестяной крыше нашей веранды
ходят мокрые и смешливые ангелы
они маленькими шагами
измеряют нашу жизнь
заставляя радоваться
мелочам
мокрым журналам
оставленным на улице с вечера
серому лоскутному небу
и
холодным зеленым листьям
неизвестно как попавшим
в резиновые сапоги
стоящие
на крыльце
когда надеваешь их
откуда то сверху
раздается
детский смех
и
музыка

***
для меня
одна ветка сирени
только что сорванная
и поставленная
в маленькую глинянную кружку с водой
может заменить
работу в банке
выборы в парламент
дружбу с налоговой
орден от президента
и
участие в поэтическом фестивале
по крайней мере
когда цветок засохнет
его можно будет выбросить

***
должен зайти в гости
поэт Саша
опять придется
поить валерьянкой
собаку

Настроение сейчас - Весеннее


[400x300]

"Я танцую для собственного удовольствия. Если вы пытаетесь доставить удовольствие каждому, это не оригинально".
Рудольф Нуриев


Обычный холодный день и не в зиме здесь дело, просто я теперь твой вздох, твоя тень… погоняю пегасов меня несущих смело и жду рассвета с надеждой на судный день. Небо пронзают шпили протестантских церквей… ты мне нужен…ты мне нужна… короче пока есть кто-то с кем можно выпить горячий глинтвейн в пустых кафешках с витринами похожими на глаза идиотов…
и не нужно смеяться над моим столь разборчивым телом, ему просто достаточно услышать простое спасибо, ведь всё что написано кровью на листках белых, играет в твоих глазах сотнями граней и плавностью изгибов. Я постою ещё на перекрёстке выбрасывая из головы первозданный хаос страстей, заключённый в земные пределы, ведь мы помним, как возле страдальца распятого бесновались безродные невежды… я раньше боялся этой темы окрашенной в мёртвенно красный…
Ведь как ни крути, каждое утро я начинаю свободным, ещё не истерзанный днём и не обманутый улыбками… а вечером судьба раскрывает секреты неуёмного веселья, раскрашивая ошибки в перламутровый цвет усталым взмахом руки….
А когда вдруг Ангел ночи захочет удивить меня последним вздохом, и ты утром поцелуешь меня в холодные губы… на всякий случай, предложи мне кофе, спрятав слезы за волшебными стёклышками… понимая, как были мы талантливо грешны, в то время, когда вырывались из объятий толпы…




На фото Рудольф Нуриев и Марго Фонтейн

В безлунности старого сада
Ночь, арка из мрачных теней,
Бессонных раздумий гирлянду
Развесила в призрак ветвей.

В медлительном шаге слоновьем
Рассвет, словно саваном крыт…
И день, ожидаемый, новый,
От старой обиды убит.

Крапаней
[297x448]

[359x481]

Жить в поездах и чувствовать, как расстоянья меняются от приближенья милых тел, так две струны натянутые шпально, волнуют нерва точечный прицел. Спят города под метроном свистящих звуков, смущая луч зари, мрак превращающей в туман, там старики бредут под взглядами рождённых внуков, в заснеженных мечтах теряя талисман. Вглядимся в мрамор, он без ка́пель крови… луна виденьем из дурного сна… скрипач играет, чуть нахмуря брови… час вдохновения – высокая цена…
так память возвращает города влюбленным, где в переулках дремлет тишина… там, где поэт, мостом любуясь разведённым, латунь луны снимает с гривы льва…
когда растает лёд и вновь цветенье лилий заставит позабыть своих земных врагов, все мы с улыбками, но лишь картинки в книге, над россыпью осознанных стихов. Себе запрет даю не выплывать, как пароходы, быть человеком даже в слове месть... лишь в статуе оставшейся свободы я на ступенях напишу про честь. Мы знаем все, что беспощадно заменимы, но те, кого несёт через века – хранимые любовью пилигримы…
Пусть не окончится, друзья мои, строка…



Рисунок Александра Монича, Эндимион http://www.flickr.com/photos/alexandermonich/

Казалось жизнь – в рожденьи вечном…
Её беспечная волна
Сменяет ежедневность дня
На журавлиный крик «Пора!».

Пора…А там, в раю из вёсен,
В саду из царствующих роз,
Как на земле победоносен
Ли будет лучший сон из грёз?

И будет ли легко и хмельно
Без вечной жизни суеты?
И припаду ли в поклоненьи
К цветам, сменяющим кресты?

А даль небесная – не даль….
К её зовущим берегам
Летит, в порыве безутешном,
Мой ангел, в сумраке кромешном,

И день уступит место тени….
Под вечным пологом усну,
Но светлых снов переплетеньем
К твоей печали прикоснусь

И улыбнусь…В рожденьи вечном
Несёт бессмертная волна
Твоих мгновений бесконечность…
А я в тебе, родной, жива.

А я в тебе, родной, жива!
И карих глаз полуулыбку
Мои ли вызовут слова –
Смиренье трезвого ума
Презрела, тешась, голова.

Крапаней

Художник: Фрэнк Бернард Дикси
[368x480]

Не заплачется и не взлюбится. Мыс печали покрыл туман.
По паркету седому с улицы _кто-то_ выжег собою храм
Злющей нежностью до Голгофы. Мраком вяжутся все цветы.
Этой ночью особо кофе спозаранку уже в крови.

Будто плещется, да не пишется дар божественный «не убей».
Раскромсали на сотни вишенок всю привязанность до костей.
Расписное заклятье соткали и вживили подкожно гнить.
- Хорошо быть уже не сотою.
- Ты, родная, терпи, терпи…

И не важно, кто ведьмой выживет – боль седая, душа во снах
Зараженье солёной жижею - вот _последнее_ на рубцах.
На запястье - actus fidei. Всё ли ведать святым кострам?
[пропадать, так Кровавой Мери, вырождаться, так в небеса]

И не плачется и не любится. Мыс печали покрыл туман.
_Кто-то_ жадный безумно с улицы умирал от известных ран…
_Кто-то_ близкий, уже чуть серый, под покровом одних лишь крыс.
- Мой родной, предавать, так Евой, улетать, так, конечно, ввысь.

Ты знаешь, мой друг, заебало конкретно. Я слушаю песни новейшего тренда, я фильмы смотрю и живу неприметно, я так далеко от счастливой Пуэндо.
Но это пока, гарантирую - будут у нас, у тебя, у меня охуенно светить солнцепёком галактики всюду, плескаться с рассветом игривая Сена. И будут поля, и стога золотые, красивое лето с весёлой улыбкой, забавы до смеха и счастья простые, и что было раньше - нелепой ошибкой. Ты будешь - мы будем ходить облаками, пугать голубей и орлов добротою, и радость беспечно пошляется с нами, и все мы полюбим такое... Простое.
оригинал

(на суд. мне кажется, что что-то тут не так...)

 

Это было как раз тогда

Когда пела вдали река

Когда еле текли года

Утро было добрее тогда

Солнце ярче тогда светило

Зеленее была трава

Не вонючими были сортиры

Жизнь была интересна, нова

А когда вдруг что-то случалось

Было больно и слёзы текли

Мама ласково утешала

Очень нежно прижав к груди

Тогда были груды игрушек

Ну а ты мечтал повзрослеть

Утыкаясь носом в подушку

Перестанешь когда реветь

Если кто-то обидел где-то

Будешь драться и будешь мстить

А ещё что девчонку-соседку

Будешь взрослым всю жизнь любить

А потом была школа, уроки

Были девушки, был институт

Во всё более краткие сроки

Жизнь сжималась. Совсем недосуг

Стало где-то с кем-то подраться

Полюбить кого-то всерьёз

Стали офисы жизнью казаться –

Матерьяльно-похмельный психоз

Жизнь летела. Года проходили

И болела с утра голова

И в вонючих и грязных сортирах

Ты читал на стенах слова

О любви, о смысле, о жизни

Вспоминал, каким хотел быть

Вспоминал, как любил ту девчонку

КАК хотел её ты любить

И на что ты её променял

Как она ревела вдогонку

Ну а ты… уходил ты в подвал

Заниматься с другими там сексом

Пить вино и курить коноплю

И под звучный аккорд тирексов

Загонял свою душу в петлю

А потом жизнью стала работа

Много девушек перелюбил

Но из детства запомнил ты что-то…

Ту, которую недолюбил

И опять утыкаясь в подушку

Хочется как и тогда зареветь

Чтоб заботами были игрушки

И чтоб солнце светило как впредь…

(с) 22.10.2010
 

Дили – дон - ли, дили – дон - ли, дили - дон…
Колокольный расплескался перезвон.
Отдыхают от невечной суеты
Сиротливые надгробья и кресты.

Возвращаются живые с похорон,
Вслед им плач мерещится, и стон:
«Это я , твоя поруганная дочь…
Нет покоя мне в сиреневую ночь!

Ах, недолго плыл сирени белый цвет!
Ах, недолго прожила на свете лет!
Отомсти, отец родимый, за меня…
Спаси душу от безумия огня…»

Так бывает, плачут в голос мужики…
Мысли грешные от скорби и тоски…
Не от зим в глазах отцовских синий лёд:
«Жди возмездья, лихо дня не проживёт!»

Дили - дон - ли, дили – дон - ли, дили - дон…
Снова плещется печальный перезвон.
За кладби’щенской оградой, пряча тень,
Разрослась неяркой зеленью сирень.

Крапаней
[450x408]

новый шедевр, откопанный уже известно где...

А что оставим мы, после самих себя

Ох как мне жаль ,
Как очень плохо.
Что я не жила при,
Рамзесе то втором.

Иначе я могла бы,
Быть у него женой!
Он ведь богатым был,
Строил пирамиды он.

Была б я точно у него,
Главнейшею женой!
Он был богат и даже,
И не глупим был...

Он знал что строил,
И зачем он жил!
И ходят слухи даже,
Что он и богом был...

И даже может быть,
И после смерти жил.
И знал он даже то,
О чём не знаем мы.

Его жена большой,
Красавицей была.
Но сомневаюсь я,
Что красивей меня.

Оставил память он,
Почти на все века.
А что оставим мы,
После самих себя?

автор
Viktor_Danielson

Вот заинтересовал меня этот диспут . А что Вы скажете на эту тему?))))