Меня несколько раз просили опубликовать здесь то, что я пишу не о боксе, в частности о своих путешествиях, и я, наконец, решился кое-что из этого показать. Честно говоря, я мало пишу в стол. Просто нет времени. Но приведенную ниже вещь (даже не знаю, как ее назвать) я написал исключительно для собственного удовольствия. У меня есть еще несколько подобных зарисовок об Италии. Надеюсь, Вам понравится.

ALLORA ЕЛИЗАВЕТА ПРОКОФЬЕВНА
Нам показалось, что народу в поезде очень много, но пока я затаскивал чемоданы, Ларка нашла свободные места. Кроме нас в купе ехало еще четыре мужика: Благородный, Сонный, Незаметный и еще один персонаж, о котором стоит рассказать особо.
Благородный сразу запал на Ларку, но не мог позволить себе пялиться на чужую жену в присутствии мужа и поэтому лишь изредка бросал на нее тихо восхищенные косые взгляды. Сонный спал, а Незаметный был незаметен. Стоило отвести от него глаза, как ты тут же забывал его лицо. В разведке или преступном мире он бы сделал блестящую карьеру. Ты бы просто никогда не вспомнил лица человека, укравшего у тебя секретные документы или кошелек. Более того, он мог бы у тебя их украсть много раз подряд и ты бы его все равно не узнал.
Четвертый путешественник сидел у окна против хода поезда. Собственно говоря, его мы заметили первым, потому что на него невозможно было не обратить внимания. Едва я увидел его, как у меня тут же возник вопрос: “Что делает в этом поезде князь Мышкин?” Кажется, “Идиот” начинается с того, что он едет в поезде вместе с Рогожиным. Но не в этом же поезде, идущем через пол-Италии. Довольно высокий, худой, молчаливый, задумчивоглазый, опрятно-длинноволосый с каштановой бородкой и усами, аккуратно и неброско одетый, он был вылитым Мышкиным, как его рисуют иллюстраторы со дня его рождения. Правда, у него были слегка заостренные черты лица, такие обычные у итальянцев и весьма редко встречающиеся у русских, но они, как ни странно, почти не нарушали разительного сходства с бедным князем, как его представляют себе почти все читатели Достоевского.
Он не только выглядел, как Мышкин, но и вел себя, как князь печального образа. Каждый его жест и взгляд казались удивительно оторванными от всего того, что было вокруг. Своими прозрачными серыми глазами он смотрел по большей части в окно, но иногда поворачивал голову и в нашу сторону и, ничего не видя, смотрел по сторонам. Мышкин, да и только.
Ларка сидела напротив, и она глазами показала мне на князя, я кивнул. Благородный в это время благородно смотрел на нее. Мышкин тем временем достал толстую книгу, открыл ее где-то на середине, ближе к концу, и погрузился в чтение. Он не “начал читать” и не “принялся читать”, а именно “погрузился в чтение”, полностью отдаваясь этому занятию и не смотря по сторонам, при этом в его чтении не было ничего мрачного и по-анахоретски углубленного. Нет, читал он тоже, как стал бы читать Мышкин: тихо и мечтательно.
Тем временем в коридоре, который потихоньку наполнялся людьми на каждой остановке, тоже шла своя жизнь. Классическая полная и эмоциональная итальянская mamma вместе со своим bambino расположились на откидных сидениях. Я боялся, что им помешает наш чемодан, которому не нашлось места в купе, но mamma его подвинула, а потом бросила вопрошающий взгляд на меня. Я кивнул и хотел было выйти, чтобы поставить его еще куда-нибудь, но она протестующе зажестикулировала так, словно я собирался сделать что-то опасное для ее или моей жизни. Я послушно сел, а она дала bambino довольно странную игрушку: куклу типа Барби, которая, как я узнал из надписи на упаковке, называлась Donna, с горным велосипедом. Bambino, настоящий мальчишка в каждом своем движении, с малопонятным мне воодушевлением взялся за куклу и быстро ее распаковал, оторвав рельефную прозрачную пленку от картонки. Я буквально на секунду отвернулся посмотреть в окно, а когда снова взглянул на bambino, то поразился еще раз. Он сдвинул блузку куклы и весьма эротично приоткрыл ее круглое и очень женское плечо, придав Donn’е вид классической Венеры со спадающей одеждой. После этого он пару минут восхищенно смотрел на нее. Вдоволь понаслаждавшись делом рук своих, он вдруг, словно снедаемый страстью, стал быстро ее раздевать. При этом, как практически всегда бывает в таких случаях, у него все время что-то где-то за что-то цеплялось, в результате чего процесс занял больше времени, чем если бы за дело взялись без лишней спешки. Mamma смотрела то перед собой, то в окно, то на bambino одинаково невидящим взглядом, а тот в это время восторженно нажимал Donn’е на немаленькую грудь двумя большими пальцами. Насладившись ее верхним этажом, он занялся нижним. Проехавшись пальцами по ее ногам, как взрослый мужик всеми ладонями по ногам голой женщины, bambino занялся самым сокровенным местом. Его словно озадачивало то, что там нет того, что обязательно должно быть. Потыкав Барби пальцем между ног, он почему-то поднял ее на свет и стал смотреть ей туда, куда только что тыкал своим членозаменителем, как смотрят в ствол ружья, проверяя его чистоту. Именно в этот момент взгляд mamm’ы наконец сфокусировался и изобразил настоящий итальянский ужас, после чего она, издавая тысячу звучных слов и делая массу движений руками, которые никак не помогали делу, тем не менее за минуту одела Donn’у и усадила на велосипед, который bambino за ненадобностью куда-то забросил. После этого mamma принялась раскручивать педали ногами куклы. Bambino смотрел на эту техническую демонстрацию с вежливым безучастием. Сказав за последующие десять минут еще десять тысяч слов, mamma отдала Donn’у ребенку. Тот живо ее взял и пару минут послушно крутил педали ногами куклы, в то же время поглядывая на mamm’у. Когда ее бдительный взгляд наконец снова расфокусировался, bambino тут же стащил девушку с велосипеда и в мгновение ока, гораздо быстрее, чем в первый раз, раздел Donn’у и принялся за старое.
Я отвернулся от юного Казановы, чтобы не привлекать внимания mamm’ы. Князь Мышкин все читал. Сам не знаю, что меня дернуло заглянуть ему в книгу, может быть, просто взгляд случайно упал, но фраза, которую я увидел первой, ошеломила меня: “Allora Elisaveta Prokofievna…” Почему-то я сразу решил, что это Достоевский, но боялся поверить в то, что он читает именно “Идиота”. Сам я его читал двадцать лет назад и никак не мог вспомнить, действовала ли там какая-то Елизавета Прокофьевна или это из другого романа. Я стал украдкой посматривать в книгу. “L’idiotta!” - воскликнул кто-то из персонажей. Ну нет, этого не может быть. Ну не может живой князь Мышкин читать в поезде, идущем через Аппеннинский полуостров, свое жизнеописание на итальянском языке. Наверно, это в каком-то другом русском романе, возможно, даже не Достоевского, кто-то кого-то назвал идиотом. Я еще раз глянул в текст. Nastassya Philippovna… Финиш. Князь Мышкин действительно читал “Идиота”. Чтобы развеять последние сомнения, он, заложив палец, закрыл книгу и, видимо, впечатлившись своей биографией, задумчиво посмотрел в окно, где открывался чудесный итальянский предгорный пейзаж, полный солнечной радости и абсолютно чуждый и князю Мышкину, и Достоевскому, и России. Я глянул на обложку книги. Мне стоило большого труда не заржать в голос. “L’idiotta”, - было написано там здоровенными буквами, а под заглавием красовались два первых бурлака с незабвенной со школьной скамьи репинской картины. Какое отношение имели они к несчастному князю, я не знаю. Видимо, иллюстратор взял первую попавшуюся русскую картину, и получилась классическая западная обложка в стиле a la russe.
Чтобы не засмеяться, я посмотрел в коридор, но то, что там происходило, никак не способствовало спокойствию духа. Усталая mamma смотрела в даль, находившуюся где-то под потолком, а bambino ожесточенно дергал Donn’у за волосы. Видимо, настало время жесткого секса. Потом он попытался согнуть ей ноги в коленях, чтобы поставить бедную девушку в общеизвестную позу на четвереньки. Mamma рассеяно смотрела на то, чем занималось ее чадо, и ничего не предпринимала. И правильно: нечего родителям вмешиваться в личную жизнь своих детей.
Я посмотрел на Ларку. Она беззвучно хохотала. Да, не каждый день приходится ехать в поезде между князем Мышкиным и трехлетним Казановой.