Настроение сейчас - -

За последние дни работы только прибавилось. Я уже боюсь что-то делать. Кажется, что одно действие порождает сразу несколько противодействий. Мой пламенный рассказ на конференции о том, как российские трудовые эмигранты в США, скрываясь от Царской России (иначе не назовёшь), издавали анархо-синдикалистскую газету, где пытались определиться по вопросу, на чей стороне быть (Германия или Советский Союз), кажется, не был воспринят рукалицо. Поверьте, меня уже обвиняли в "космополитизме" (до сих пор не понимаю, в связи с чем), так что я в каком-то смысле вернул 1937-й. 

Позавчера тусовался с бельгийским филологом Жаном Бланковым в Шереметьево. Аэроэкспресс по дороге домой был полным и абсолютным воплощением дождливого трип-хопа - размеренный гул колёс ритм секции и стук капель о стекло. За окном были размытые пятна людей -  то ли импрессионизм, то ли пост-импрессионизм, впрочем, неважно. На протяжении всего пути разглядывал миловидную девушку в ало-красном пальто с высоким воротником. Вагон был почти пустым (кроме нас: 1 шт. супружеская пара, 2 шт. мужчина в пиджаке и с одышкой). 

Она сидела по левую сторону от прохода, вжавшись в подлокотники. Взяла чёрный чай с одним пакетиком сахара, как и я. С кондуктором изъяснялась на немецком языке. В руках у неё была книга, на обложке которой кириллицей я разглядел слово "Ницше" (собственно, отсюда и интерес). Когда приехали, она схватила рюкзак, прошла мимо меня, и я увидел, что никакого "Ницше" нет, есть только "Ницца". "Ницца" как-то сразу расстроила меня, поэтому алое пятно в дожде на площади Белорусского вокзала быстро исчезло из поля моего зрения.

Да, а Жан Бланков сказал, чтобы я ему позвонил, если буду в Брюсселе. Ага, ага.