Дым табачный воздух выел. Комната - глава в крученыховском аде.
Вспомни - за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот, сердце в железе. День еще - выгонишь, можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу, тело в улицу брошу я. Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась.
Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас.
Все равно любовь моя - тяжкая гиря ведь - висит на тебе, куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят - он уйдет, разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей, мне нету моря, а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон - царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила, он любимую на деньги б и славу выменял,
А мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег,
И суетных дней взметенный карнавал растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли заставят остановиться, жадно дыша?
Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.
В.Маяковский
26 мая 1916 г., Петроград
Дряблый. Одряхлевший. Силами покинутый. Еле шевелящий мыслями и лапками. Вяло двигующий языком о шершавый рот-нитку. Таким ли Чебу чувствовал себя на пороге смерти? Была ли смерть в его жизни? Или это игрушечный сон, которого он не помнит. Че молод и почти не попорчен. Думать о кончине праздника халявного существования - рано в ключе себя. Она включает только абстрактное понятие о чужой.. беде? Страх вонзил свои коготочки совсем на чуть-чуть, он еще не сдавливает горло, не перекручивает внутренности в один сокращающийся жгут. Ужас близости небытия еще не застил блестящие глазёнки-пуговке. Но Чебу уже/еще не всё равно. Есть что "терять". Такой славный ящик-дом. С запахом цитрусовых. Такой славный мех, который, если расчесать и прилизать как следует - радует детвору, гладящую его в порывах-приступах хочу-любви и любопытно-интереса. Вот если бы ему было всё равно... если он уже всё потерял или отвык бы держаться за смешные признаки своей значимости, за тщетные поиски в малейшем - видеть свою выразительную уникальность. Вот тогда бы он уходил спокойно, ожидая момента прекращения функциональности своей меховой тюрьмы. Но Че не равнодушен. Нет, ему не всё равно, сколько раз он еще откроет глаза или махнет лапой. Он даже подумывает найти Чебурашку. Ну, может не для продолжения рода, но говорят это пьянит без дорогих жидкостей в бутылках. обязательно проверь это, милый Чебур. А то так и помрешь... девственнком. смысла пробовать за отрезок своего тщетного бытия всё подряд - не много. ровно столько, сколько в непробывании всего. Всё равно останешся в чем-то девственным, безопытным незнайкой.
Непутевую головенку пронзает еще одна жало-мысль: а вдруг старость, и слабость и вот эта самая немощность, и, самое саможалостливое - вдруг больно? тогда как - побыстрей и избавиться или тянуть сколько протянешь и ноги - последними? Чебураш уже жалеет себя, почти оплакивает своё незавидное возможно-будущее. Еда, земля, воздух и Луна чуть не стали кровными врагами, виноватыми в его невечности. Плюшевого не научили, как относится к непотребству непрошенного визита костлявой. Но ему произносили. Про смирение и неизменость природы вещей. Про насущное и главно-текущее. Даже про то, что можно просто не думать о непонятном и страшном. Оно от этого проходит и садится на скамеечку поодаль. Чешка понимает, что ему не понять. Прозревает невозможностью думать о ненаученном.
Повеселев и подпрыгивая от обретённой легкости, он спешит со всех своих коротышечных ног. К старению, к увяданию, в гремящую пустоту познанной неизвестности
Хулиган, поэт кудрявый…
Литературовед;
(расхаживая, декламирует)
Хулиган, поэт кудрявый,
В Петербург зашел за славой.
Выступал он в Англетере,
Перебрал в своей манере…
Случай здесь был за поэта -
Избежал он пистолета…
Смерть сказала ему – стой!
Труп его нашли с петлей…
Знаю, были там чекисты,
А они у нас артисты -
Учат, если убивать,
Своих улик не оставлять.
Все замяли и решили -
Это зло известно в мире.
Неврастеник был поэт,
Сам решил покинуть свет!
Смерть Владимир осудил,
Но частенько тоже пил…
Денег не жалел в картишки
И за дамские штанишки.
Знал народ, был осторожен,
Против тех, кто лучше сложен
Мог помочь лишь пистолет.
С ним играл, грустил поэт…
Решительно:
Да, чекисты гражданину,
За широкую штанину
Подарили пистолет:
Сам решай судьбу, поэт!
Обращается к режиссеру:
Так и ты: смотри, решай…
А за вывод отвечай!
Смерть поэтов их судьба…
Жизнь чекистов их борьба!
Директор музея:
Вам бы только обличать!
Жить ведь надо, не играть.
И обдумывать поступки,
Как цену своей покупки…
Литературовед:
Был Агранов незаметный,
Вел отдел Чека секретный…
Следствием руководил умело,
Сам прочел записку смело…
Где Владимир признавался,
Что со всеми разругался,
Нелюбим и одинок.
Жизни тем подвел итог.
Режиссер:
Ну, а как же понятые?
Директор музея:
(отворачивается от режиссера)
Подпишут показания любые…
С властями надо не зевать…
Свободу можно потерять!
Искусствовед:
(Иронически смотрит на обоих)
Да, а пистоль тот был утерян.
В результате - след потерян!
Здесь кого подозревать?
Что народ, всем наплевать!
Кто у власти – все решает
А народ все понимает…
Было так сто тысяч лет,
Видно так устроен свет!
Все понимающе смотрят друг на друга
И раскланиваются …