То, что греет меня,
что лечит меня,
что кормит меня,
что приводит меня в движение,
наполняет меня смыслами, —
всё это создано еврейским Гением.
Книга, деньга, колесница, зиккурат, гео -метрия, магия чисел, языки — всё это их аксессуары и ожерелья, в которые они могут. Мы не можем. За это мы их ненавидим. Мы ненавидим их со школьной скамьи, потому что в самых укромных уголках сознания, мы прекрасно понимаем: с портретов внутри классных стен, в которые вынуждают идти, со страниц книг, которые вынуждают листать, взирают на нас не «наши» мудрствующие аборигены. И мы, твари неблагодарные, можем устроить хоть тысячи хрустальных ночей, выворачиваться на все изнанки, виться как ужи на раскалённой сковороде, но не уйдём от того, что всё, благодаря чему мы живём, а не выживаем в лесах и прериях с топориком наперевес, и не заблуждаемся, идёт от Авраама, от Ицхака, от Яакова (Якуба, Израиля), …, до Ньютона, до Максвелла, до Эйнштейна…
«В школе для бедных, между другими детьми, сидела девочка-еврейка, добрая, развитая и самая прилежная из всех. Но в одном из уроков она не могла принимать участия — в Законе Божием: школа была, ведь, христианская.
Ей позволили в это время учить урок из географии или решать задачи, но она скоро справлялась и с уроком, и с задачами, и книжка только так лежала перед нею раскрытою, — она в неё и не заглядывала, прислушиваясь к словам учителя. Скоро тот заметил, что она следит за уроком, пожалуй, внимательнее всех остальных.
— Учи свой урок! — сказал он ей кротко и серьёзно, но она продолжала смотреть на него своими чёрными, лучистыми глазами; он задал ей несколько вопросов, и оказалось, что она поняла и усвоила себе из его уроков больше, чем кто-либо из других детей. Она слушала, понимала и слагала всё в сердце своём.
Отец её, честный бедняк, отдавая дочь в школу, поставил условием, чтобы её не учили догматам христианской веры; но отсылать её в эти часы из класса было неудобно, — это могло возбудить в других детях различные мысли и соображения — и она оставалась. Теперь же учитель понял, что так дело оставить нельзя.
Он отправился к её отцу и заявил, что тот должен или взять свою дочь из школы, или позволить ей принять христианство.
— Я не могу равнодушно видеть её горящего взора, в котором так и светится вся её душа, жаждущая света истины Христовой! — добавил учитель.
Отец заплакал:
— Сам я мало сведущ в законе отцов моих, но мать её была истою дочерью Израиля, крепко держала свою веру и взяла с меня на смертном одре слово — никогда не позволять нашей дочери креститься. Я должен сдержать своё обещание; оно для меня священно, как обет, данный Богу!
И девочку взяли из христианской школы.
Прошло много лет. В одном из маленьких городков в Ютландии служила в семействе небогатого горожанина бедная девушка-еврейка. Это была Сара. Волосы её были чёрны, как эбеновое дерево, тёмные глаза сияли огнём, как у дочерей Востока. Но выражение их ничуть не изменилось со времени её детства, когда она ещё сидела на школьной скамейке и внимала словам учителя.
По воскресеньям в церкви звучал орган и раздавалось пение псалмов; торжественные звуки доносились через улицу и до соседнего домика, где прилежно и неутомимо занималась своим делом еврейка. Заповедь: «Помни день субботний, чтобы святить его!» — была для неё законом, но суббота была у христиан рабочим днём, и девушка могла праздновать её лишь в сердце своём, а этого, ей казалось, мало. Но что значат для Бога дни и часы? Мысль эта пробудилась в её душе, и девушка стала праздновать субботу в христианское воскресенье. И когда звуки органа и пение псалмов доносились до её уголка в кухне, даже и это место проникалось святою тишиною храма. Сара читала в это время Ветхий Завет, сокровище и собственность её народа; только его она и могла читать: слова её отца, сказанные учителю, обещание, данное им её умирающей матери, глубоко залегли в душу Сары, — она не должна принимать христианства, не должна отрекаться от веры отцов своих, и Новый Завет должен оставаться для неё закрытою книгой! Но она уже так много знала из него, знания эти хранились в душе её вместе с воспоминаниями детства.
Раз вечером она сидела в углу комнаты и слушала, как хозяин читал вслух. Она могла слушать, — читали не Евангелие, а старую хронику. Из неё прочитано было об одном венгерском рыцаре, попавшем в плен к турецкому паше.
Это ж капец, какую хню мы здесь писали.
Вернувшиеся с войны не говорят про войну. Да.
Это не только в контексте войны, это вообще про личную "войну" каждого, отдельно взятого.
Интуитивно это было понятно с более менее внятного возраста, когда уже что-то начало проясняться - проживаться. Отсюда неприятие до тошноты чёрного юмора про инвалидов и т.п. Хотя про смерть - вмещается легко. Про смерть, как таковую, про свою. Никто не имеет этого опыта, значит можно. Но не встречались те, кто пережил смерть ребёнка и мог бы про это шутить.
Что ещё... Раздражают нытики, вот что. Как ни взглянешь - всегда и всё плохо, несправедливо. Неужели жизнь не намекает. Была жизнь, со всеми её свойствами. И сейчас тоже жизнь. Если тебя и твоих родных не разорвало от прилётов, если ты, интубированный, не задыхаешься в больничной палате, то жизнь продолжается, если ты цел, то живи и заткни свой неиссякаемый поток обид на всех и вся - на родителей, мужей, жён, детей, тётей-дядей, правительство, климат, родину, вселенную и так далее.
Были случаи, когда меня неоднократно затыкали при попытке намекнуть, что не стоит драться из-за кастрюли и очереди в сортир, когда рядом с нами люди корчатся и гибнут от немыслимого горя. Мне говорили примерно такое: там-то оно да, горе, но это ТАМ, а у нас вот здесь и сейчас кастрюля да сортир.
А горе не ТАМ, оно всегда рядом, выйди на улицу, голубчик, позырь вокруг, если хватит сил. Если же сил не хватает, то завали, завали, прошу тебя, свой зловонный, вечно изнывающий от собственной раздутой важности, фонтан. Завали, право слово. Смердит.
Ну вот, значит, товарищи, дорогие. Всем привет. Шли годы. Вот оно - я. Там же, с тем же. Жить - не в радость. Ли.ру - я вспомнила - единственное место, где можно писать про себя, о себе, о своём. Праздник эгоизма. Как медленно идёт время, как долго. Если вспомнить всю свою недолгую жизнь, то кажется, что прошёл век. Что же чувствуют люди которые прожили 80 и более лет, в памяти и уме. Какая непомерная усталость должна бы быть у них. К слову, маме 80, а усталости нет, но мама - она как дитя. А я, почему-то, как старик. Это с детства, я помню эту усталость в 7 - 10 - 13 лет и далее. Что бы ни происходило - фоном одно и то же: доколе?
Накануне ковида, в конце 19-го, помню, что придавило нестерпимо, обычное "доколе" сменилось на "Господи, что-то должно случиться, дальше так невыносимо".
Дальше не пишется.
Товарисчи дорогие, есть тут кто-нибудь?
Это цитата сообщения K_Irene Оригинальное сообщение
У нас страшна війна...
|
Это цитата сообщения K_Irene Оригинальное сообщение
На обложке к треку изображен подсолнух, работы кубинского художника Йосана Леона.
Обложка сингла является прямой отсылкой на женщину, которую видели по всему миру, призывающую российских солдат носить семена в карманах, чтобы, когда они умрут, подсолнухи выросли.
"Вы хоть семечки в карман положите, чтобы подсолнухи проросли, когда вы здесь ляжете", - в Геническе, Херсонская область, женщина оккупанту. 24 февраля 2022 г.