Среди литературных свидетельств людей прошедших лагеря и тюрьмы особняком стоит книга Кристофера Берни "Одиночное заключение", причем не только лишь из-за самой истории в книге рассказанной - а она безусловно интересна! - но и благодаря литературным достоинствам этого не побоюсь этого слова философского эссе-размышления.
Берни, происходивший из старинного шотландского рода, успел повоевать с фашистами в Норвегии, прежде чем его послали с секретной миссией в оккупированную Францию. Там его в августе 1942 года арестовало Гестапо. Оказавшись в тюрьме Фресне, Берни и не предполагал, что ему придется провести в одиночном заключении целых 526 дней, полных тревоги и ожидания скорой казни, упражнений ума и попыток разгадать главные загадки мира, проклятые вопросы. Откуда в мире зло? Почему Бог завет нас к себе и отталкивает строгими требованиями? Какое поведение возможно, если события ускользают из под нашего контроля? "Одиночное заключение" будто пометки, оставленные на карте первопроходцем. Мы можем проследить, соприкоснуться с тем, что наполняло целых полтора года жизнь человека, практически полностью отрезанного от внешнего мира (разговоры с надзирателями и перестукивания, да крики в слив не в счет). Позднее, угодив в Бухенвальд, Берни пригодились качества, приобретенные во время долгого одиночного заключения, которому он без тени сомнений отдавал предпочтение, сравнивая его с шумным и неугомонным лагерем. В одиночке свобода, ограниченная лишь голодом и звериным желанием двигаться, замечает Кристофер Берни. Желанием, которое он умудрился утолять в крошечном пространстве своей камеры:
“The experiment proved that the most satisfactory method was to go straight up and down, taking five paces from end to end and pivoting round on the last in such a way as to keep the rhythm even. It was strangely calming and absorbing….The motion and sound became hypnotic, like the drip of water or the pulse of a drum.”
Читать далее...

О шурах-мурах с фройляйн мы мечтали,
В краю далеком этом полном чар,
Но пыл наш чувственный развеялся как пар,
Когда о карах за распутство мы узнали.

За комплимент, улыбку, что прельщает,
За флирт, столь безобидный до поры
Расстрел нам предписанье обещает -
С любовью не шути у немчуры.

О фрау, ты гони того, кто не спуская глаз
С тебя, пылает страстью, как сама влюбленность!
Ведь это пленный, хоть и ловелас.

И если вдруг в уединенный час
Свою ему проявишь благосклонность -
Он горстью пуль заплатит за экстаз.

*************************************

Nous qui avions rêvé d'un amour en partage
Avec quelque "Backfisch" de ce pays charmant,
Nous sommes refroidis, car le libertinage
A, parait-il, ici, cruels désagréments!

Pour un caprice, un flirt, un baiser, une oeillade,
Ou pour ce qui s'appelle un transport en commun,
La loi, prévoit, dit-on, pour nous la fusillade.
Ils ne badinent pas avec l'amour, les Huns!

0 gnaedige Frau! Eloignez celui dont
La passion est tendre et que l'amour emballe
Si c'est un prisonnier jouant les Céladon.

Car si de vos faveurs vous lui faisiez le don
Il lui en couterait, au bas mot, douze balles,
Tarif extravagant pour un simple abandon.......

Сначала ты понижаешь стандарты и игнорируешь правила для тех, против кого ярость благородная, отбросов и врагов рода человеческого.

Потом ты опускаешь планку для тех, кто тебе не нравится или кто по твоему мнению ошибается.

Затем не успеваешь оглянуться как эти самые стандарты и правила и на тебя самого не распространяются и сам черт тебе не брат. Агрессия легко становится аутоагрессией и как степной пожар начинает пожирать всё вокруг без разбора. Почти все авторитарные структуры стараются изо всех сил, чтобы этого не допустить - но кровь капающая с топора имеет свою притягательность, а палач, придя домой, не может забыть чувство торжества и господства над жизнью и смертью.

Субъект начинает отсекать фрагменты себя, части души, подвергая их аутоагрессии, пока не остается маленький островок, с которого и идут приказы о наказании. Следом и его поглощают тёмные воды ненависти.

Расщепляться, наказать, а потом перестать наказывать. Отказаться от языка ненависти, от рвотных посылов справедливого негодования. И конечно стандарты, правила, кодексы чести. Так и только так можно остановить самопожирание ненавистью.

Путешествие к сердцу тьмы продолжается, а загадка человеческого опустошения вероятно никогда не будет разгадана до конца. Просто что-то внутри умирает, позволяя бесчувственно наблюдать за тем, как по твоему приказу молодых и старых, женщин и мужчин ликвидируют во имя "великой идеи". После процесса Эйхмана мы все знаем, про убийц за письменным столом. После фильма Ланцманна мы заглянули в глаза монстрам. Но остаются жертвы, те, кого лишили жизни, будущего, памяти, вернули в запасники вселенной по атомам. Как девушка Бофана, лицо с обложки, которую зверски пытали, а затем убили в самом начале жизни. Без всякой даже надуманной причины. Теперь её лик вырван у забвения.

Рити Пан сам переживший пятилетний ужас правления "красных кхмеров", встретился сперва с заплечными мастерами, работниками жуткой тюрьмы С-21, записав с ними интервью прямо в мрачных интерьерах лютого застенка, а затем и ответственным за ее работу товарищем Дутем. Некоторое время спустя после выхода фильма режиссер написал в соавторстве с Кристофом Батайем некое размышление над тем, что это было. Не то, чтобы фильм был неполноценен - напротив, он даже местами избыточен. Вот сидит дедулька и со слезами умиления на глазах рассказывает каким слепым орудием партии и служившей ей программой идеологии он был. Как он, исправный служака, незатейливый ищейка, просто выполнял свой долг перед народом. Боже, сколько такого подобного мы уже слышали и от Эйхмана, и от эсесовцев, которых тайно снимал Ланцманн. Как все эти безжалостные палачи мимикрируют под часть исторического пейзажа и "время было такое", "враг есть враг"! Старые партийцы, старые НКВДешники вполне могли бы наговорить нечто подобное, если бы у России в 80х был свой Ланцманн. Был свой Рити Пан. Вместо них, у нас был Феликс Чуев, смотревший на Молотова с нескрываемым обожанием, В фильме мы не слышим вопросов режиссера, они как раз пояснены в книге, пояснена подоплека вопросов, поэтому стоит прочитать книгу после фильма, а не наоборот.

Однако, помимо фактического фона, в книге рассказана и трагическая судьба самого автора и его семьи в период геноцида, трогательная любовь к погибшим родителям, боль от их потери, но и собственная война за выживание, звериная и ожесточенная борьба совсем молодого человека, который не хочет на тот свет. И в перехлест истории товарища Дутя, встречи с ним, его ложь, его смех, его лирические отступления и цитаты из великих французских поэтов. Каким самообладанием должен был обладать Рити Пан чтобы не изрыгнуть на этого врага рода человеческого всю свою боль, гнев, желание возмездия? Говорить с ним, играть в интеллектуальные шахматы, превращающиеся время от времени в "чапаева" - это всё вероятно стоило автору больших усилий. И в этом его подвиг. Говорить так неимоверно тяжело, когда нет ничего, кроме бесконечной боли. Фантастическая пустота от изничтоженных, превращенных в пыль жизней "кричит", но мы её не слышим. Рити Пан связал в своей книге голос убийцы, душегуба, мучителя и голос растоптанной, но не утративший дар речи жертвы.

Шуберта песню мурлыча под нос,
Я выйду из дома в трескучий мороз:
Тут рикша стоит на хрустящем снегу
И сяду в нее, и себя запрягу.
Начну я хлестать, понукать, унижать,
Пытаться заставить скотину бежать.
Беги же, скотина, в поту и соплях,
Кровавя ступнИ о верхушки коряг.
Давай, наливайся, яремная жила!
На мягкой подушке трясет пассажира.
Вот-вот и уснет он, дремотой сражен -
Его бесконечным окажется сон.

На пятый день работы подошел к сотне страниц. Выкинул 8 больших фрагментов из двух глав. По делу, но что с ними делать не приложу ума. Особенно за предтечей лагеря обидно. По-моему не совсем бессмысленная чушь. Ну да бог с ним! Сейчас не оно в приоритете. Может в будущем дорастет мясом и чем-то другим станет. Видимо вся архитектура осядет до 270-300 страниц. Если я, конечно, не восполню выкинутое новыми фрагментами сопоставимыми по объёму.
В целом, спустя два года некоторые части читаются как "кто этот мудрец, который это написал?" до "что за муть, под чем я был тогда, когда это писал?"

Сегодня начинаю перечитывать манускрипт с первой главы - самой заумной и теоретической. Надо её ужать с 75 страниц до 30 где-то, причем убрать дробление на подглавки - за счет этого уже страниц 10 ужмется. Постараюсь взять обязательство исправлять главу за неделю - четвертую разделить на три. При таком раскладе к концу сентября манускрипт должен быть готов - скажем, вариант бета.

Ох и запомню же я этот июль! Париж, Дрезден, Гданьск, Калининград, Москва, Петербург, Познань... Сколько всего наприключалось, что хватит на месяцы рефлексии. Одно ясно - теперь я выруливаю на очень важный отрезок и не должен давать слабины. Я восстанавливаюсь. Я расправляю крылья. Я чувствую сцепку с силами вокруг меня. Я превозмогаю.

Вчера ездили большой компанией в Альтенберг, спасаясь от дрезденской жары. Я попытался воссоединиться с собою лета 2017 года, когда мы провели там отпуск с мамой и бабушкой перед самым рождением Филиппа.
Это была другая, совсем другая жизнь. Мне исполнилось тридцать уже. Не двадцать. Не пятнадцать. И всё же разрыв кажется чудовищно громадным. Будто я дремал тогда. Безмятежное существование. Двое еще совсем маленьких детей, третий на подходе. Писал магистерскую в охоточку... Последние семь с половиной лет кажутся такими чумовыми.
А Альтенберг всё тот же; те же виды, те же люди, те же каменюшки хрустят под подошвой. Люди снуют по склонам. Время остановилось.
Мне подумалось, что я всего лишь погостить. Уготовано мне было вместилищем чувств то и то, и то место. Надо быть безмерно благодарным за каждое мгновение, пока хозяин не попросит, закашлявшись - дорогие гости, не надоели ли вам хозяева.