[показать] NAKED - финская команда, образовавшаяся в Хельсинки на пороге нового тысячелетия. Продолжая традиции классического рока, парни остаются на современной волне. Их музыка впитала озорство и драйв глэм рока и непринуждённость панка. Ребята отлично следуют своему выработанному стилю, при этом каждый новый альбом не похож на предыдущий.
(Напомним, что скоро увидит свет четвёртый студийный альбом).
Разноцветные конфети, шаловливые гитарные риффы, начёсы и рваные джинсы: не пропусти вечеринку в лучших традициях рок-н-ролла!
LET'S GET NAKED AND START A REVOLUTION!
http://www.myspace.com/nakedofficial - MySpace
http://www.nakedonline.net/ - официальный сайт
SUPPORT:
ЛИР (rock) - http://vkontakte.ru/club2826964
-Stigmaters- (glam rock) - http://vkontakte.ru/club4811490
Bad Widow (glam rock) - http://vkontakte.ru/club5502158
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
03 апреля 2009
Адрес клуба Релакс:
ст. метро Пролетарская, ул. Мельникова, д.7.
Цена билетов 520р.
PS Так же ожидается концерт в Питере 2.04
Василий Костенко
Любовь поэта и поэтессы.
В начале прошлого столетья,
Амур с колчаном полным стрел,
Где раньше Пушкина приметил,
В парк Царскосельский прилетел.
Резвясь на липовой аллее,
Небрежно стрелы он пускал,
Вдруг колокольчики запели,
Показывая, что попал.
Под сенью векового дуба,
Две поэтических души,
Уже совсем сближали губы,
Стрела пронзила их почти.
И тут Амур, дитя беспечный,
Вдруг понял, что он сотворил,
Ведь двух поэтов к мукам вечным,
К страданиям приговорил.
И вот,желая всё исправить,
Стрелу за оперение рванул,
Сломал, и остриё оставив,
Беззвучно плача упорхнул.
Он улетел, они остались,
И поражённый старый дуб,
Смотрел, как руки их касались
И слышал сердца юный стук.
С тех пор, они в своей дороге,
Друг другу были не верны,
Но судьбы в боли и тревоге,
Их тесно переплетены.
И в годы страшных испытаний,
Она ,его переживёт,
Среди гонений и метаний,
Посмертно славу обретёт.
А их стихи летят по свету,
Оставив для потомков звон,
Тех колокольчиков поэтов,
Когда он был в неё влюблён.
2.02.08г. К ВаМ
Женитьба на Анне Горенко так и не стала победой для Николая Гумилева. Как выразилась одна из подруг Ахматовой того периода, у нее была своя собственная сложная «жизнь сердца», в которой мужу отводилось более чем скромное место. Да и для Гумилева оказалось совсем не просто совместить в сознании образ Прекрасной Дамы — объекта для поклонения — с образом жены и матери.
Анна Ахматова и Николай Гумилев: «…но люди, созданные друг для друга, соединяются, увы, так редко…»
[397x524]
Два грандиозные сомнения, не вписываясь в громадье наших планов, тайно язвят его душу: любовь и поэзия. Вроде бы в "коммунистическом далеке" запрет на эти вещи не предусмотрен, но Маяковский ведет себя так, словно им грозит неизбежное искоренение. С Пушкиным, помимо проблем стихосложения (что понятно), обсуждается вопрос о том, может ли быть влюблен член ВЦИКа (Пушкин и в этом эксперт?). В Париже, меж "Верленом и Сезаном",- все о том же: что стихи-де в Коммуне не запретны и что любовь там не исчезнет.
Мучительна тайная тревога.
Мучительно смущение от того, что парижане, отнюдь не отвергающие ни любви, ни стихов, горлану-главарю нравятся. Втайне нравится и Америка. Прикрывая слабость, он на них на всех и орет. Свысока поплевывает . Бросает штатишкам вызов. Презирает Европу. Не понимают ни черта! (Тут встает в стих фраза, брошенная на поэтическом вечере в парижском рабочем клубе: "Цветаева! Переводить - будете? А то не поймут ни черта!").
Они в нас - ни черта, мы в них - ни черта. "Мы - азиатщина, мы - восток. На глотке Европы лапа". И это тоже маскарад, дуплетом от Блока. На самом-то деле мы - "трудящийся Восток". Но ведь самое-то дело в том и состоит, что мы - не просто Восток, мы - Восток, прикованный к Западу сжигающим чувством ревности. И Востоком мы себя ощущаем как раз тогда, когда сводим счеты с Западом.
Вот потрясающая развертка этих чувств: едва тронувшись в поездку ("Билет - щелк. Щека - чмок"), еще не завидя ни Эйфелевой башни, ни площади Этуаль, - уже ощетинен иголками: это все не для нас! Мы люди русские (он говорит: "обрусели",- вспоминая, наверное, о своих украино-грузинских корнях). И обрусение иллюстрируется... цыганской пляской: "Эх, раз, еще раз..."
Прежде, чем вы успеваете оторопеть, номер продается: это, мол, я в лихорадке. Еще бы: Маяковский и цыганщина - более, чем нонсенс: провокация. Ведь он, Сельвинского подкалывая, именно в цыганщине того "подозревает"; он, Цветаеву обижая, именно этим клеймом ее стихи метит. Тут, конечно, очередная мистификация. Но любопытен набор масок. Русской маски в реквизите нет. Есть - цыганская. В преддверии тотальной отмены национальностей при коммунизме - ничего особенного. И все-таки...
И все-таки: "только нога вступила в Кавказ, я вспомнил, что я - грузин". Немедленное оправдание: но я - не такой грузин, как при "старенькой нации", я - такой, что ради грядущего мира Советов Казбек готов срыть... Это можно: и грузином быть, и Казбек срыть. "Все равно не видать в тумане".
Киев. Владимирский спуск. Откликаются в крови гены украинской бабки. Немедленное оправдание: "чуть зарусофильствовал от этой шири". Потрясающе: за киевскую ностальгию извиняется не как за украинофильство, а как за русофильство! Украинцы, особенно при нынешнем перечитывании, могут и оскорбиться. Но не стоит: во-первых, три года спустя очередным поэтическим приказом Маяковский вернет все-таки Украине "долг" (не вникая, впрочем, в украинские дела и эмоции); и, во-вторых, если украинцев в понимании Маяковского не существует, так ведь не существует и русских: в роли "русскости" у него и цыганщина, и азиатчина, и что угодно. Это просто арсенал для боя.
Россия - театр военных действий. Место, где человечество перековывается из бывшего в будущее. Была Россия, изрезанная речками, словно иссеченная розгами. Будет Россия, рогатая заводскими трубами, в бородах дымов. И это всё о ней. Просто, как мычание.
Враг говорит: "у вас и имя "РОССИЯ" утеряно",- Маяковский не отвечает, переводит на другое: "Слушайте, национальный трутень,- день наш тем и хорош, что труден". Не удостаивает ответом. Быть русским - такой же нонсенс, как быть украинцем или грузином. "Русскими" становятся белогвардейцы, когда их вышибают "к туркам в дыру". Наш мир - "без России, без Латвии". "Славяне"? К ним рифма: "ухо вянет". Кто там втемяшивает: "Не лепо ли бяше, братие"? Это не пригодится. Пригодится - Баку. Крым - наш. Судьба "Киевов им Тифлисов" - наше. Счастливые "племена" по краям Красной Державы - наши. Узор "языка и одежи". "Сжимая кинжалы, стоят ингуши, следят из седла осетины". В качестве прорекаемого братства народов, конечно, замечательное попадание. Но в 1927 году существенно другое:
Бешеная энергия Маяковского, заземленная на застывший инвентарь, ищет выхода; она изливается на названия, этикетки, вывески. Реальность, корчившаяся без языка, получает корчащийся язык. "Дней бык пег". "Стальной изливаются леевой". В этом есть своя магия: мускульный восторг губ. Мандельштам сказал бы: восторг Адама, дающего имена вещам.
У этого тяжело крутящегося мира нет "просвета в бездну". Но наконец-то есть центр. Центр тяжести, центр притяжения.
В этот центр фатально становится образ "вождя". Притом - ничего сверхъестественного: просто "Владимир Ильич". Концентрация разлитой в воздухе энергии. Поразительно; открывая ленинскую тему (в апреле 1920 года, к пятидесятилетию юбиляра), Маяковский ее не углубляет и по существу не обосновывает. То, что "мы" теперь знаем, "кого крыть" и "по чьим трупам идти",- это не аргумент, это "мы" и так знали (наши "ноги знали"). Единственное рассуждение - почти извиняющееся: дело, конечно, не в героях, это все интеллигентская чушь, но в данном случае разве ж можно удержаться и не воспеть? То есть, происходит что-то как бы поэтически противозаконное...
А впрочем, как сказать. Продолжается то, что происходило и до магической "черты": примеривание кандидатов на пустующий престол в центре вселенной. Тогда это делалось под гомерический хохот, теперь - всерьез. Свято место...
Только место уже не свято. Это просто узел энергии, через который раскручивается она ввысь и вширь, захватывая то, что по традиции числилось за "богом": всю мыслимую Вселенную.
Россия при таком глобальном разбеге - мелочь. "Россия дура". Впрочем, Латвия тоже дура: там красноротые нэпманы разгуливают по бульварам, а народ попрятался. "Мораль в общем: зря, ребята, на Россию ропщем". То есть, она, конечно, дура, но такая же, как все, не хуже.
Интонация шутливого глума в этих выкладках снимает с Маяковского всякое подозрение в неуважении к Латвии. Или в "русофобии". Это именно глум, игра. Но спрятано тут нечто серьезное: вера в общее тождество мира, где все равны и все равно. "Мир обнимите, Советы!" Если на пути Советов Европа - залить ее красной лавой! Если Россия - перемолоть Россию: пусть станет Америкой! А упрется Америка - перемолоть и ее. Что же будет? Все! Все станет всем! "Скорее! Скорее!.. Раскидываю тучи... Глаза укрепил над самой землей. Вчера еще закандаленная границами лежала здесь Россия одиноким красным оазисом. Пол-Европы горит сегодня. Прорывает огонь границы географии России. А с запада на приветствия огненных рук огнеплещет германский пожар. От красного тела России, от красного тела Германии огненными руками отделились колонны пролетариата..."
Это пишется вподбор: интермедия, ремарка.
А вот - чистая поэзия:
Универсальный оклик. "Чтоб вся на первый крик: - Товарищ! - оборачивалась земля". "Вся земная масса сплошь поднята на краснозвездные острия". Былинный Святогор и Эйфелева башня идут в общий котел. Туда же валятся "Латвии, Литвы и т.п. политические опилки". Опять-таки: тут никакого специального пренебрежения к прибалтам ("распиливание" Европы даже переадресовано проклинаемому Вудро Вильсону), но какой глобальный экстаз! И какая влюбленность в логику географической карты!
Мандельштам, наткнувшись первым на эту метафору, впал в трепет: карта Европы поползла в перекрой. Ахматова и Цветаева отдернули от "карты" руки, как при смертельном электроразряде. Маяковский с упоением входит в глобальную картографию. В мыслях он, наконец, вырастает до Саваофа: двигает миры и окликает столетия. Экстаз энергии, разлетающейся в беспредел. Счастье всеосуществления! Кто был "ничем", стал "всем".
Но тогда откуда - параллельно очередным пронумерованным "Интернационалам" - сдавленный хрип поэмы "Про это"? Вопль к "тихому химику будущего": воскреси! Забери в будущее - из этой самой победоносной краснозвездной реальности...
Боль, загнанная в подпол, задавленная, задушенная, прорывается не столько смыслом крика, сколько тембром. Как это и бывает у великих поэтов: не словами - горлом:
...ja mun puoleltani "Finnish Music"-lukijoille vitun ihana biisi
код сгенерирован конвертером видеоссылок
Wooden Pints
There's men, underground
Who have never seen the sun
But they really know how to party
Little men from underground
Who have never seen the sun
But the really know how to party
[Chorus:]
The rise their wooden pints and they yoik and sing
And they fight and dance 'till the morning
Tables full, reindeer meat
And the camp fire shines and the brick walls are full candles
Tables full, wooden pints
They don't care about their sins
They just wanna get drunk and party
[Chorus]
Long war is now past
Only good men have lasted
They need women, meat, beer and rom
Fight battle full of blood no thoughts about god they just slaughtered killed and tormented
[Chorus]
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
Сегодня !
Начало в 21:00
Вход 600 р.
Клуб Релакс, Мельникова 7, в здании ДК ГПЗ
ст.м. Пролетарская, Волгоградский проспект
[300x209]За что присуждают Букера?
Этот вопрос возник у меня по прочтении биографии Пастернака написанной Д.Быковым и вышедшей в серии ЖЗЛ. Книа эта получила букеровскую премию в 2007 году. И ответ на поставленный вопрос- присуждают за красоты стиля, новаторские изыски а отнюдь не за жизненную правду. Почему я так считаю?
Книга написана хорошим, профессиональным языком. Но чем далее я в нее углублялся тем более казалось, что автор увлекается стилистическими изысками, собственными мыслительными конструкциями в ущерб достоверности изложения.
До поры до времени все бы ничего, однако сильно разочаровал меня в книге один из финальных эпизодов – описание отношений Бориса Пастернака и его поздней возлюбленной Ольги Ивинской.Однако обо всем попрядку.
Ольга Ивинская отбывала ссылку вместе с подругой Л.К.Чуковской Н.А.Надеждиной и освободилась раньше нее. После чего встретившись с Чуковской, взялась передавать посылки для их общей подруги. И только когда освободилась сама Надеждина, выяснилось что никаких посылок она не получала. Ивинская все присваивала. Вся этп история изложена как абсолютно достоверная в «Записках об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской. Когда Чуковская рассказала обо всем Анне Ахматовой, та потребовала немедленно раскрыть глаза Борису Пастернаку на «подвиги» его возлюбленной. Чуковская отказалась[1]. Просто потому что Пастернак больше поверит Ивинской а не ей и надо щадить его чувства.
Эпизод яркий. Спопособный охарактеризовать глубину личности Пастернака, его умение разбираться в близких людях. Что же делает исследователь его жизни и творчества Д. Быков? В главе посвященной отношениям Ивинской и Пастернака пишет следующее «нам неизвестно, действтельно ли Ивинская присваивала деньги, предназначенные для арестованной подруги»[2] И все.
Неизвестно? Записки Чуковской Быков читал и неоднократно на них ссылается. Неужто «слона и не приметил»? Не доверяет? Вот тут то добросовестному биографу и «копнуть», поискать другие свидетельства, установить истину. Ничего этого он не делает отделываясь неуместной фразой. Ведь тогда бы пришлось полностью перестраивать целую сюжетную линию, немаловажную для понимания характера героя. Вместо этого наш исследователь продолжает упиваться своими философскими и литературоведческими рассуждениями.И на самом деле «неизвестно», насколько добросовестен Быков в других эпизодах книги.
Вот у меня и вопрос: За что же присуждают хваленого «Букера»? за качественную правдивую литературу или за элитарность, «само – само – выражение» (Солженицын).
[1] См. Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой. Т2. М. 2007, с. 222.
[2] Дмитрий Быков. Пастернак. М. Молодая гвардия, 2007.с. 688.
Перед нами потрясающе переданное отсутствие Бога в мире, который создан Богом и без Бога гибнет. Земной шар, заливаемый кровью армий и народов,- ТАКАЯ картина мировой войны увидена явно из-под купола мироздания. Или - картина всемирного примирения, когда народы сносят в воображаемый Центр земли, к отсутствующему небесному престолу все то, что имеет смысл только в соотнесении с Абсолютом. Германия - "мысль принесла".
Франция - "алость губ". Россия - "сердце свое раскрыла в пламенном гимне..." Можно спорить о составе даров, но процедура неоспорима: если несут,- значит, есть КУДА нести, КОМУ нести, РАДИ ЧЕГО нести.
"Что-то есть" превыше народов и стран, наций и царств: "над русскими, над болгарами, над немцами, над евреями, над всеми под тверди небес, от зарев алой, ряд к ряду, семь тысяч цветов засияло из тысячи разных радуг..." - это из поэмы "Война и мир". Лев Толстой как предшественник, укравший заголовок (и сказавший, между прочим: бога нет, но что-то есть) выволочен "за ногу худую! по камням бородой!" Земной же шар - сохранен и утвержден как свято место, которое да не будет пусто: земной шар "полюсы стиснул и в ожидании замер".
Он замер в ожидании, а в его порах и щелях, дырах и недрах, порах и складках кипит слепая жизнь - хаос невообразимый, немыслимый, нестерпимый! Клочья, лохмотья, обрубки, окурки, осколки, плевки, рвань. Дыры: дыры могил, дыры вытекших глаз, дыры вопящих ртов. Пятна и кляксы - там, где должны быть линии и тона. Линии сбиты, тона доведены до взрывной густоты. Цвета орут.
Упор на словесную живопись (что понятно, если учесть, что автор учится на живописца). Упор на жранье, питье и рыганье (что понятно, если учесть, что автор наголодался, когда после смерти отца переехал с мамой из Грузии в Россию). Упор на плоть, вернее, на "мясо": вывернутое, наваленное кучей, окровавленное, лишенное покровов (с началом империалистической войны мотив становится почти навязчивым, и это тоже можно понять).
В такой свальности нет места не только для соразмерных "объемов", но и для общих понятий. Все горит, ползет и дымится; страны "сведены на нет": "Италия, Германия, Австрия" - этикетки на грудах кровавого мусора. И Россия - тоже:
Нельзя? Тогда так:
(отметая попутно блоковские "дымки севера")...
В это же самое время этот же самый человек в газетной статье "Россия, искусство и мы" пишет: "Россия - Война, это лучшее из того, что мыслится, а наряднейшую одежду этой мысли дали мы. Да!.. Пора знать, что для нас "бытъ Европой" - это не рабское подражание Западу, не хождение на помочах, перекинутых сюда через Вержболово, а напряжение СОБСТВЕННЫХ сил в той же мере, в какой это делается ТАМ".
Рассуждение, достойное нормального гражданина и даже, не побоюсь сказать, патриотическое.
Почему же в газетной статье гражданин России рассуждает нормально, а в стихах поэт орет России "Эй!", потому что это не страна, а куча хлама?
Потому что в стихах действует не нормальный человек, а "лирический герой". Герой этот - порождение того хаоса, который его мучает и который доведен в стихах до предела, до абсурда. Герой - "гунн", "фат", "мот", издевающийся насильник. Его отношения с миром - блуд, глум, драка и вызов. Другого подхода мир не понимает.
Какое горькое, вывернутое наизнанку сиротство. Какое невыносимое чувство "ненужности". Какая сжигающая жажда - чтобы все "это" стало наконец хоть "кому-нибудь нужно".
Любой ценой - собрать этот рассыпанный мир воедино.
Октябрьский переворот - сигнал. Это перехват: было - ничье, стало - НАШЕ.
Переворачивание символической картинки: главное - уничтожить "черного орла", РАЗОРВАТЬ его.
Почти детское оборачивание приема:
"Максимилиан Волошин-художник"
Так называется книга издательства "Советский художник", Москва, 1976
Воспоминания М. Цветаевой, Е. Кругликовой, Вс. Рождественского и других; М. Волошина "О самом себе".
"Мало кто знает, -писал Александр Бенуа, -сколько времени он посвящал живописи, и что эти его работы имеют настоящее художественное значение."
Несколько фотографий- о нём и его друзьях. Репродукции акварелей, впечатления: жаркое солнце, полынь и большой, но легкий, очень загорелый человек в льняных одеждах, в полынном же венке. Его поэзия и акварели неразлучны, его определение себя "Конечно, поэт, -и, художник".
Поэзию можно не любить, но М.Волошин рисует неспешной строкой и неяркой краской свой любимый Коктебель, древнюю Кимерию тонко и величественно.
Кто бывал в Крыму в Коктебеле, в доме Волошина, могут представить как ходил этот человек, курчавая шевелюра, борода, в белом простом одеянии, посох в руке по тем местам,a потом работал в мастерской, писал стихи, принимал у себя прекрасных людей.
Стихотворение Коктебель-эпиграф к этой книге. Вдохновенные и волнующие строки. Среди повседневности и прозы.
"Как в раковине малой-Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть её мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы её повторены
В движении и завитке волны,-
Так вся душа моя в твоих заливах,
О Киммерии тёмная страна,
Заключена и преображена."
[527x394]
Маяковский в "серебряном веке" - особняком. Никакого "серебра" в палитре, разве что дензнаки, да один раз - портсигар, символ превосходства человеческого дела над необработанной природой. Слова "чернь" Маяковский не любит. Любит: "пролетариат", "крестьянство", "смычку". Цветопись скупа, как ни странно для живописца: в основном красный (знамена), реже синий (небосвод, океан). Без полутонов.
С другими великими поэтами Серебряного века Маяковского объединяет только век: время, когда мир распадается, и его можно удержать страшной ценой, равной самому миру.
Экспозиция трагедии - зияние на месте центра. "Я дедом - казак, другим - сичевик, а по рожденью - грузин".
Как у всех его сверстников, интерес к современности - с момента Японской войны. У него - следующим образом: грузины начинают вешать прокламации - казаки начинают вешать грузин. "Мои товарищи - грузины... Я СТАЛ НЕНАВИДЕТЬ КАЗАКОВ."
Формула самоопределения - момент начала ненависти. Заполнение вакуума. Вексель для сведения счетов.
Экзамен в кутаисскую гимназию. Священник: "что такое око?" - "Три фунта" (так по-грузински). Чуть не завалили! "ВОЗНЕНАВИДЕЛ СРАЗУ - все древнее, все Церковное и все славянское..."
Пару лет спустя - уже в Москве - голодуха: начинает подрабатывать. Расписывает пасхальные яйца. В кустарном магазине на Неглинной берут по 10 копеек штука. "С ТЕХ ПОР БЕСКОНЕЧНО НЕНАВИЖУ... русский стиль и кустарщину".
А если бы брали по рублю? Или: если бы священник не спросил про око? Все равно возненавидел бы? Сама эта зависимость от обиды выдает изначальную обделенность. Ненависть к России и к "русскому" - словно бы упрек судьбе за отсутствие. За то, что России - нет. Раннее воспоминание: "Снижаются горы к северу. На севере разрыв. Мечталосъ - это Россия. Тянуло туда невероятнейше".
Тянет - а нету. Мечтается - а не возьмешь. На месте России - разрыв, зияние, пустота. За отсутствие и мстит ей. Самой жизни мстит - за невменяемость. За отсутствие смысла, средоточия, центра.С отрочества помнит: объяснять, откуда хаос, и утверждать, что такое центр, лучше всех умеют социалисты. Поэтому Поэзия (поиск Смысла) изначально сливается с Революцией. "Принимать или не принимать? Такого вопроса не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось".
Что же приходилось?
"Начали заседать..."
Далеко ли до "Прозаседавшихся"?
Так где Смысл, а где - Революция? А это одно и то же, как бы в разных жанрах. Есть будни, проза, текучка, граничащая с хаосом. Партия метет все это железной метлой. И есть Поэзия, делающая то же самое. В Поэзию Маяковский вступает как в партию. В Поэзии можно "смазать карту будня". В ней можно проклинать хаос, упиваясь ненавистью к нему.
Начало Маяковского - проклятья тому миру, в котором он появился на свет среди враждующих грузин и казаков, вдали от России, от Смысла, от Бога.
Запальчивое его богоборчество - никакая не борьба с Вседержителем, а скорее примеривание к Его месту - перебор фальшивых претендентов, прикрытый панибратством. Похлопывать "бога" по плечу: "Послушайте, господин бог! Как вам не скушно?..", пугать его, делая вид, что достаешь из-за голенища сапожный ножик, - это не богоборчество. Это нервная игра не находящей себе места души. Это лихое кружение около священного места, пустого и страшного. И плакатное водружение самого себя на небесный престол - вовсе не самовозвеличивание. Это шутовская самореклама, выворачивающая в абсурд любые претензии и тем самым подтверждающая неприкосновенность Места. Поэтому с вознесшимся в "бездну" Маяковским ангелы беседуют в таком стиле; "Ну, как вам, Владимир Владимирович, нравится бездна?..." - "Прелестная бездна. Бездна - восторг!" (При социализме "бездна", не ломая ритма, перестроится в "ванну"). Вышеописанный "Владимир Владимирович" - столько же новый Христос, "нюхающий незабудки", сколько и новый Нерон, "пьяным глазом обволакивающий цирк". И на цепочке у него - Наполеон вместо