АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ РЕМИЗОВ
"Можно ли установить символику снов? – или, что то же, составить сонник «для всех»?
Символика передаётся по традиции – прививается с детства, значит, всё-таки что-то можно установить и руководствоваться?
Можно, конечно, но не наверное: символика снов не постоянна. Как скорость света колеблется в зависимости от времени, меняясь в каждый час дня, так и символы меняются по человеку и его душевному состоянию.
Классическое «гуано» по всем сонникам верные «деньги». По-русски это понятно: слово «гуано» санскритское, означает «добро», как имущество[1]. А ведь случается и так: снится, ногой попал в кучу или мазнешься, а на утро не только никаких денег, а счёт тебе подают, газовый или электрический, изволь платить. Вот тебе и «гуано»!
Тоже и с деньгами: деньги – серебро – слёзы и, кажется, кроме неприятности ничего не жду, а хвать – чек на 1000 фр. Вот тебе и раз!
На Сонниках и даже на «восточных» далеко не уедешь".
[1] Словом «гуано» Ремизов зачем-то стыдливо скрывает русское «говно», которое этимологически и вправду связано с «говядой» (как санскр. gava- «корова»). А «гуано» -- заимствование из языка кечуа (сначала в испанский), huanu, «помёт морских птиц». – А. К.
А вот их-то самих как раз и не было: остались «за кадром».
Точнее, присутствовали косвенно: то на рисунке, то лишь срубленными головами…
Зато был голос: «оттуда, из-за кадра». С непогрешимой интонацией гида туристической группы. Правда, группы не было; я шёл один. Правда и то, что голос этот их не назвал: что речь идёт об «ИНУИТАХ ИЗ ИЛУЛИКА», было ясно заранее.
Крупная прибрежная галька, омываемая ледяной океанской волной. Разноцветная, крапчатая, увесистая на вид… Океан лижет её прозрачно-зеленоватыми языками, а я ступаю по самой кромке.
«Гид» снисходит до того, чтобы показать мне «слайд»: две мужские фигуры в эскимосских парках. Та, что на первом плане, стоит в картинной позе, опершись левой ногой на торос, и держит наготове длинное копьё. Вторая… припав на колени, что-то там нащупывает в складках парки: нож?
ИЛУЛИК? «Ну да», угодливо откликается «гид», «Северо-Западная Аляска». И опять «слайд»: длинный тонкий полуостров, сыпь островов и островков окрест него. (Уже проснувшись, понимаю: это ведь там, где Алеутские острова… То есть Юго-Западная… Но со сна что возьмёшь?)
Снова галька, такая же крупная, но на сей раз без океанской волны. Надо мной теперь круглый свод, не слишком высокий, метра три-четыре в высоту, а радиусом – метров… двадцать. Несколько небольших дверей без створок; через них рвётся яркий солнечный свет. Опускаю глаза долу: под ногами там и сям рыбьи кости и головы, ошмётки, неаппетитные какие-то слизнятины… Хрум, хрум, ступаю… И вдруг – вместо слизнятин разбросаны там и сям отрубленные человеческие головы. Инуитов, смекаю. Мужские, женские… Даже не отрубленные, а срезанные, очень аккуратно, под 45 градусов, как в цветочных магазинах, бывает, срезают стебли цветов.
«Ну да», вступает гид, «это всё они. ТУРКИ».
Ничего себе! Что они тут забыли?
«ТУРКИ. И война продолжается, да, продолжается…»
Бедные, думаю, бедные героические инуиты!..
[200x303]
Сплю я и снится мне...
Будто бы звонит мне то ли жених,то ли друг и говорит, чтобы ехала я к нему до Днепра, там пересадка, там встретит какая-то Наташа и что-то будем решать.
А я будто-бы на конференции, взяла под козырек и еду. Спрашиваю у проводника:
- Есть остановка в Днепре?
А он:
- Есть, - говорит, - да что толку? Ведь поезд ваш там в понедельник не ходит.
- Может вы меня тогда на автовокзале высадите?- спрашиваю, будто это автобус какой-то.
Он же не удивился и кивнул, мол, чего уж там, притормозим.
Выхожу я в Днепропетровске и гадаю, что делать? Автобус поутру отходит, ночь, что ли здесь куковать?
И тут приходит мне смс, а текст приблизительно такой:
"Что ж это к тебе не дозвониться ни достучаться? Красавец твой всюду заслоны поставил, ото всех отгородил, как Шемаханскую царицу! Вот только эта лазейка осталась, которой я воспользовался"
И прислал мне это сообщение человек, к которому я якобы не равнодушна.
"Ах он пакостник! " -возмущаюсь поступком первого.
Здесь появляется какая-то тетя Зина обнимает меня, грудь у нее в три обхвата, и начинает причитать, что, мол нельзя на мужиков положиться, напутал тот дурашка с расписанием, хорошо, что она догадалась меня встретить.
Главное, что персонажи все мне неизвестны. Может я по ошибке чужой сон подсмотрела? :)
Особенно умилила шемаханская царица... Но проснулась вся в негодовании от такого подлого поведения то ли суженого, то ли ряженого.
В компании пробираемся к Андрею Морозычеву. Пасмурный весенний день. Выходим из трамвая на незнакомом мне повороте. Я с удивлением отмечаю не виданный мною и совершенно неожиданный дом: крутая, очень крутая крыша (Средние века?), сложенная не из черепицы, а из деревянных просмолённых чурок (толстых; они торчат). Длинные стены из красного кирпича или плитки. Настоящий немецко-прибалтийский стиль, но в русском исполнении. Из дома выходят несколько человек, неопределённо одетых. Поначалу я принимаю их за рабочих, трудящихся над ремонтом этого дома. Однако они ведут себя довольно странно: у одного в руках большая говяжья нога, которую он собирается жарить. Костёр вспыхивает в одно мгновение на обочине асфальтовой дороги и горит невероятно высоким и ровным, спокойным и совершенно бездымным пламенем.
Захожу в магазин, где пережидает наша компания. Сажусь на скамейку рядом с Рашидом. Заходит незнакомый мне чувак, здоровается со всеми за руку. На груди у него я замечаю значок (мастер спорта? медаль?). Тянет руку и мне, я молча её пожимаю.
Затем появляется Андрей Морозычев. Он явно оживлён. Присаживается ко мне и спрашивает: «А что это за люди там?» Я жму плечами. «Нет», говорит он, «вообще-то я тоже никаких групп не знаю, но ведь это же Тита... Тати..»
А-а, смекаю я, ведь это же музыканты. Точнее — модная группа! Тогда всё понятно: и дом, и их одежда, и говяжья нога.
Привет всем)
может кто то растолкует мой сон?
Вобщем снилась мне что я иду с мамой по улице, и смотрю как все многоэтажки одна за другой странно наклоняются, потом выпадают стёкла, и дом рушится. а я все иду и смотрю, уворачиваюсь от осколков. Что это знаичт?
Сон 2. Мне снилось что я ришла к какому то старику , а он продавал землянику. Вокруг его дома было полно земляники, и пока я ее ела, появилась очередь за корзинками с ягодами, я встала в самый конец, и когда была последняя корзинка он думал кому ее отдать - моему знакомому или мне. Я сказала - отдай мне, и он назвал меня "хамкой" и так и не досталась мне корзина с ягодами.
Сны очень странные к тому же цветные, может кто-то знает значение этих снов?
Еду в метро и вдруг, когда поезд уже вот-вот тронется со станции, замечаю на перроне Мишу БАЛ., окружённого небольшой компанией. Ни секунды не раздумывая, выпрыгиваю из вагона. Дверь за мной тут же захлопывается.
Подхожу к компании и понимаю, что БАЛ. раздвоился. Рядом с тем Мишей, которого я знал, стоит второй Миша — не двойник, не копия, а младший брат. Миша-старший выглядит примерно так же, как при нашей последней встрече. Миша-младший же — совсем отрок, с почти девически-нежным личиком: таким настоящий Миша не был даже при поступлении в Университет. Одеты они одинаково: оба в чёрных кожаных куртках. Впрочем, раздвоение Миши меня ничуть не удивляет, я всё понимаю с первого взгляда. Оба узнают меня и искренне радуются неожиданной для них встрече.
Спрашиваю: надолго ли? И куда сейчас? Братья мнутся. — Ладно. Две девицы, стоявшие рядом с ними, куда-то исчезают, и мы оказываемся «наверху». Я решаю отвезти их в общагу к ПРТП. И вот мы едем на такси. Братья сидят на заднем сиденье, я — на переднем, рядом с шофёром, вполоборота к ним. Мы проезжаем по длиннющему мосту, из-под которого торчат купола и колокольни церквей. Из нескольких тихих фраз, которыми обмениваются друг с другом братья, я улавливаю слово «гувернант» и понимаю, что по крайней мере один из них хотел бы устроиться на эту должность.
Миша-старший проявляет беспокойство: не туда, мол, едем! Я уверяю, что туда, и тут, во сне, смутно вспоминаю, что до встречи с братьями я ведь как раз и шёл из этой общаги, от ПРТП. Выходим мы из такси где-то «в центре», возле церкви из тёмно-красного кирпича, за которой делают поворот машины. Это, конечно, не центр Москвы: подобные уголки есть почти в каждом уездном городке типа Истры, Можайска, Ростова (Великого!)...
Стоит серый ненастный сентябрьский денёк без дождя. Мы обсуждаем вопрос: как добираться дальше? Миша-старший предлагает поймать машину, но я категорически против: и так, мол, дойдём. Мы отправляемся пёхом, куда-то сворачиваем, и тут я узнаю место: подъём, за ним поворот налево (на повороте стоит жёлтый двухэтажный особняк), а дальше и общага — рукой подать! На подъёме пересекаем мост через речку. Точнее, это не мост, а плотина: речка полностью завалена и пущена в трубу под землёй, а справа и слева от плотины она образует глубокие овраги. За плотиной — что-то вроде земляного вала, через который приходится перебираться. В этом валу — естественные ступеньки, то есть глубокие следы, вмятые в глину и прихваченные морозцем. По ним-то мы и карабкаемся через вал. Мимо проходит старушка в синем плаще и цветастом платке, с сумкой в руке, не обращая на нас никакого внимания.
Наконец подходим к общаге. Вид у неё вполне «общажный»: это безликий блочный куб этажей в девять. В холле полно народу, сидящего в угрюмом молчании: их, видно, почему-то не пускают. На узком проходе стоит стол, а за ним — хмырь, требующий документы. К счастью, со мной оказывается заграничный паспорт. Отдаю его хмырю, тот принимает, молча делает какую-то запись и бесследно исчезает. Мы вынуждены сесть и молча дожидаться своей участи, как и все окружающие.
Долго мы сидим угрюмо у сáмого прохода. Вдруг поднимается какое-то волнение, всхлёст, ропот, всё приходит в движение. Мне хорошо видно, как там, за вожделенным проходом, из-за угла выплывает торжественная процессия. С первого взгляда ясно: начальство! Тáк они шефствуют горделиво, тáк молчат, тáк на всё взирают... Весь народ, заполняющий холл, начинает неуклюже и вразнобой подыматься со своих мест: встать, мол, суд идёт! Я же назло сижу, как ни в чём не бывало, причём у сáмого прохода. Разумеется, это вызывает гнев. Все представители начальства, проходя мимо, пытаются испепелить меня взорами, а один, замыкающий шествие, не выдерживает и разражается филиппиками в мой адрес: чтó, мол, за наглость, и т. п. Мне, однако же, ни терять, ни бояться нечего. Поэтому я продолжаю сидеть: некоторое время в молчании, а потом и сам открываю рот: а вы, мол, кто такой, чтобы мне указывать — и прочее в том же духе. При этом смотрю на собственное отражение в висящем напротив меня зеркале. Побеждённый начальник удаляется, фыркая, как морж.
Между тем это рабское сидение мне до смерти надоедает. На проходе вместо исчезнувшего хмыря остаётся, видимо, его заместительница, молоденькая девушка. Решаю попытать счастья и подхожу к ней: пропустите, мол... Она отрицательно мотает головой, однако я чувствую, что произвёл на неё сильное впечатление своей победой над начальством. Вероятно, именно поэтому она вдруг оказывается лежащей прямо на полу (сразил!). Я спрашиваю ещё раз:
Я давно не видела снов, даже странно как то! А сегодня приснился.. Помню все самые мелькие детали, видимо, проснулась в фазе быстрого сна))
Итак:
Сидим мы с подругой у неё на хуторе. Там домик маленький, поля, лес, две собаки бегают, и больше никого. Вышли на улицу, смотрим, в небе что то чёрное. По небу летит кто то, весь с чёрном, порваный плащ с капюшоном, меч огромный на поясе (как чёрный всадник из Властелина Колец, только без коня)). Всё ближе и ближе к нам подлетает. Подруга побежала в дом, а я была чуть дальше, спряталась за забором (забор ещё такой страшный: ленты какие то везде навязаны, колючая проволка). Он встал на ноги и пошёл с дом, я пытаюсь дышать как можно тише. Сижу, сижу а он всё не выходит. Подбежала к дому, смотрю в окно: его там нет. В общем, оказалось, что он убил мою подругу. :\
Я побежала к дороге, поймала машину и поехала в город. Потом я уже на балконе своём, девятый этаж и рядом со мной маленькая девочка стоит. Внизу люди бегают. Смотрю, опять он летит. Убивает всех, кто от него пытается убежать. Я испугалась, села на пол.. Там на балконе простыни сушились, спряталась за ними и девочку обняла рукой. Сидим (такая картинка, я вам скажу) .. Потом смотрю, он подлетел к балкону и смотрит в нашу сторону. Говорит, такой: "Все кто побегут, будут убиты" (что то вроде этого). Мне страшно, я девочку за руку держу, простынь отодвинула. Его лицо за капюшоном не видно, чёрное всё. Взяла, как ударила его.. Он дальше на нас смотрит.. Опять ударила, ещё..
Он приземлился, встал на балконе рядом со мной (куда пропала девочка, я так и не поняла), откинул свой капюшон (а там лицо такое, где то я его уже видела, всё пытаюсь понят, где.. волосы длинные..). Я стою не понимаю что делать, страшно. Он взял меня к себе прижал (он ещё больше меня чуть ли не в два раза), поцеловал, и мы с ним на небо улетели..
Мда.. Вот такой сон. Может мне правда противопоказаны фильмы типа Гарри Поттера и Властелина Колец? :D
Вдруг открылась возможность легко и беспрепятственно видеться с людьми, находящимися где угодно, в любом уголке Земли. Для этого нужно их вызвать чем-то вроде заклинания, и тогда явятся — не они сами, а их призраки. Сами люди остаются там, где они находятся. Однако эти призраки выглядят совершенно реальными и выступают полномочными представителями желаемых людей. (Очевидно, это то, что дон Хуан у Кастан<ь>еды называет «телом сна»).
Итак, я нахожусь с какими-то безликими людьми в квартире, чем-то напоминающей квартиру в городе NN: такие же застеклённые полупрозрачные двери в освещённую прихожую, ясно видную из полутёмной комнаты, в которой я нахожусь. Подхожу к порогу прихожей и произношу заклинание. Ничего «особенного» в нём нет: это попросту что-то вроде: «Такие-то и такие-то, хочу вас увидеть, явитесь!»
Заклинание действует безупречно: тут же в освещённой прихожей появляются А. Ш. и её мама. Выглядят вполне буднично, без всяких там «аур» и т. п. Тем не менее их появление не лишено некоторой едва уловимой торжественности. Правда, А. Ш. представляет собою худощавую миниатюрную блондиночку, но от этого не перестаёт быть А. Ш. Что же до её мамы, то это небольшая пожилая женщина, кажется, в парике, с натянутой на лицо улыбкой.
Идёт какой-то малозначительный разговор. Между тем к двум призракам присоединяется ещё один: Я. Л. из Таллинна. Я пытаюсь всех как-то развлечь, дарю каждому призраку по экземпляру своего «Словаря». Чувствую прилив влюблённости и нежности (до перехвата в горле) к А. Ш., но ни слова об этом не говорю.
Вдруг призрачные гости в одночасье решают откланяться. Впрочем, как мы с ними обговариваем, это вовсе не страшно: ведь их можно будет вызвать в любой момент, без всякого труда. Они выходят в прихожую и пропадают, а я просыпаюсь с тем сладким комком в горле.
Подарки дарил я, а меня дарили своим присутствием. Значит ли это, что настоящие А. Ш. и Я. Л. могли меня увидеть в своих снах в эту ночь?
Было бы крайне интересно поставить эксперимент, подобный упоминаемому в книге П. Гарфилд: трое друзей вечером договорились встретиться во сне в Саутхэмтон Коммон. Двое из них той ночью в «сквозном» сне действительно встретились в условленном месте и отметили отстутствие третьего. На следующий день при встрече выяснилось, что третий вообще в ту ночь не видел снов. Есть и другие свидетельства подобных опытов .
Захожу в комнату, где сидят Октавио и Опеля. Октавио — мне:
— Андрей, поговори!
Вижу, что на столе лежит снятая телефонная трубка. Подхожу к столу, беру её, отметив при этом, какая напряжённая тишина стоит в комнате, как неподвижно сидят оба. В трубке раздаётся жизнерадостный голос:
— Здравствуйте, Андрей. Я такой-то и такой-то...
И начинает о чём-то самоуверенно трепаться. Вдруг я слышу в комнате какие-то непонятные сдавленные звуки: один, другой, третий... В чём дело? Звуки всё громче, и тут я понимаю: это рыдает Опеля. Он уже не в силах сдерживаться, глядит куда-то в сторону, по щекам текут слёзы. Я прямо столбенею от удивления. Переведя взгляд на Октавио, вижу, что он тоже плачет, тоненько всхлипывая и подвывая. «Да, плохо дело-то!» — думаю я, а голос в трубке всё продолжает разливаться о чём-то, мне совершенно непонятном и неизвестном, и я никак не возьму в толк, кому принадлежит этот голос, и чтó тут вообще происходит, и какова моя роль во всём этом...
Легковая машина с молодой парочкой въезжает прямо в мою комнату и проваливается в какой-то люк, который тут же наглухо захлопывается. Вокруг появляются люди, поднимается паника, бессмысленная беготня, крики: «Надо спасать!» Больше всего всех заботит тот факт, что там, внизу — вода, так что времени совсем мало, чтобы парочка не захлебнулась. Люк после судорожных усилий открывают, и я вижу внизу машину, стоящую вертикально, на бампере.
— Пейзажной живописи Вы не знаете.
— Нет.
— Пикассо Вы не знаете. Китайского и японского Вы не знаете.
— Нет.
— Ум Вам не идёт, понимаете?
— Да зачем мне за ним идти? Это же Вы женщина, вот Вы и идите.
— Вы не учёный.
— Это почему же?
— Вы многого не знаете.
— Чего, например?
— Компьютера Вы не знаете.
— Ну почему... Как пользователь знаю... Мне хватает...
— Клавиатуры Вы не знаете!
— А Вы не знаете санскрита.
— Ну, не знаю...
— Вот. А про Фрейденберг пишете.
— ...
[320x240]
ЗАГРЯЖСКИЙ Михаил Петрович (1770–1836)
ЗАПИСКИ (1770–1811)
Публикация В. М. Боковой: Лица. Биографический альманах. 2. — М., Спб., Феникс: Atheneum. 1993, сс. 81–175
«Сфера записок М. П. Загряжского — повседневная жизнь с её мелкими и мельчайшими событиями, и притом жизнь человека, не обременённого излишним образованием, чуждого каким бы то ни было умственным интересам, совершенно аполитичного — обычного, рядового человека, каких тысячи. И в этом их ценность и уникальность".
В данном случае Загряжский рассказывает историю своей женитьбы ("думал, по расчёту, оказалось, по любви").
***
В 1797 г. М. П. Загряжский, получив отставку, приехал в Москву и принялся подыскивать себе невесту. «Тут сестра граф[иня Зотова] советует мне жениться и требует, чтобы я ехал посмотреть К. Ф. Тютчеву[1], за которой дают 500 душ и 50 т[ысяч] ру[блей] деньгами. Я знал её сестрицу Вар[вару] Фад[деевну]
[500x265]
Белоснежная корова с большими кривыми рогами разбегается и со всего размаха бьёт в закрытую дверь общаги: сначала мордой, потом рогами. Дверь распахивается, и корова вбегает в холл внизу. Не останавливаясь, пробегает вперёд, к закрытой двери лифта, и со всего размаху бьёт в неё рогами. Дверь распахивается, оттуда выскальзывает женщина (Н. ?) с красной коляской. В коляске лежит младенец (С.?), туго запелёнутый, с соской во рту и с тем спесиво-безмятежным выражением, какое бывает у младенцев. «Ничего себе!» — думаю, — «могла ведь задавить!»
[203x152]
С Иваном Петровичем Рыбкиным возвращаемся откуда-то в Москву. Видно, это наше первое знакомство, потому что он говорит: «Да-да, я слышал, Вы ещё с пелёнок начали учиться...» Потом спрашивает: «Андрюш, а почему на Новый Год к нам не пришёл?» К нам? Это куда же? В Думу? Жмусь, мнусь и не придумываю ничего иного, как «поезд на полтора часа опоздал». Он недоверчиво переспрашивает, я привожу убедительнейшие подробности.
Затем оказываемся с ним в некоем учреждении, явно занимающем бывший монастырь. Здесь, очевидно, говорят только по-азербайджански: по крайней мере, производственные плакаты на стенах, похоже, все на этом языке. По коридору то и дело проходят секретарши, инженеры — обычная жизнь советского проектного института, и я всё время сравниваю проходящих с моим априорным представлением об азербайджанцах. Помню также тяжёлые деревянные двери, выкрашенные в коричневое.
Потом мы на плоту спускаемся ко Кремлю, ибо в Москве, надо полагать, наводнение. Потоки воды несут нас с невероятной скоростью, причём пейзаж только отдельными приметами напоминает Москву. С нами на плоту целая компания знакомых и полузнакомых людей, преимущественно молодых. Я указываю одному из них на Рыбкина, картинно восседающего на носу (плота, разумеется) и шепчу, что буду просить его (Рыбкина) подыскать мне работу, на которой я мог бы за месяц заработать на компьютер. «А кто это такой?» — тоже шёпотом спрашивает мой собеседник. «
Строй советских солдатиков в серо-зелёных долгополых шинелях и касках. Над ним звонко разносится команда:
Песню-ю —
Забе-е —
Гай!
Солдатики, запевая строевую, начинают маршировать. Через мгновение всё странно преображается. Сам фон, т. е. «воздух», вдруг теряет прозрачность, желтеет, на нём появляются какие-то чёрточки, штрихи и т. п. — как будто смотришь фильм на старой, затасканной, перецарапанной киноплёнке. Сами же солдатики превращаются в ýток — не то чтобы настоящих, а скорее мультфильмовских. Сохраняя прежний строй, они продолжают «маршировать». Между тем перемены продолжаются. Приглядишься — и видишь: всё будто вылеплено из мякиша ржаного хлеба: и сами утки, и земля, по которой они косолапо «маршируют». Вязкая почва, кругом неё — беловатая мутная, густая, клейкая жидкость. Кисельные реки, хлебные берега.
[250x166]
В Кишинёве сидим за столиком возле подъезда. Вдруг нагрянули менты. Я убегаю в подъезд и прячусь за выступом стены между первым и вторым этажами. Два мента (в штатском) заходят в подъезд и буквально обнюхивают все углы. Всё это по тону — детская игра в прятки. Быстро находят меня и выводят наружу. Мне предстоит отправиться в тюрьму. В руках у меня — трубка радиотелефона с запавшей кнопкой, отчего он непрерывно гудит. Никак не могу её наладить и отдаю трубку какому-то из ментов; он разворачивает трубку в плоскостную схему и раскладывает её на столе, чинит. У меня отбирают книгу (кажется, мой «Латинско-русский словарь»): в тюрьме книги не полагаются. Это приводит меня в ужас: бесконечные дни без чтения! Ничего, успокаивает меня один из ментов: главное, надо уметь постоять за себя, и лето быстро пройдёт. Из этого заключаю, что посадят меня ненадолго. Да и чтó уж я такого, собственно говоря, сделал? Ну, поиграл в прятки с ментами...
Далее начинается транспортировка. Меня везут в открытом кузове грузовика. Рядом мама. На одном из поворотов дороги нас нагоняет другой грузовик, везущий что-то вроде огромной арфы, стоящей поперёк кузова. За её «струнами» притулился молодой паренёк. Наши грузовики едут рядом, и происходит обмен репликами, из которого выясняется, что он назубок знает греческую историю: «А, ну это было после III-ей...» (даже не удосужившись добавить — «Пелопоннесской»). Мне становится стыдно за себя: тут вот я нетвёрд. Затем наш грузовик начинает отрываться, и я кричу ему, удаляющемуся назад: «А греческий вы знаете?» — «Знаю!» — кричит он мне в ответ. Слава Богу, думаю я, хоть один человек будет толковый... Вдруг мы уже на асфальте, на краю круглой клумбы. Паренёк на глазах взрослеет, вот он уже лет двадцати семи, в форме ВВ. Мы прощаемся. «А вас как зовут?» — «...Афанасиевич» — «Грек!», смекаю я, и кричу ему: «Аполлон Афанасиевич!» — «Аркадий», — поправляет он меня, укоризненно и белозубо улыбнувшись.
Мимо проходят шеренги зэков, мужчин и женщин; все хмурые, грязные, в оборванных робах. Я протискиваюсь между ними и грузовиком, затем опять еду на борту грузовика мимо шеренги женщин и думаю: меня ведь к женщинам поместят, хоть это неплохо. А чтó это тебя к женщинам поместят, с какой стати? Да, вряд ли... «Эх, чёрт, завтра ведь и в самом деле придётся отправляться в тюрягу», — тоскливо думаю я, просыпаясь. За окном светло, десять утра.
Мы с Н. солнечным весенним днём идём по Ленинскому проспекту. Я шествую впереди, Н. — за мной, чуть поотстав. На мне широкое и длинное чёрное пальто. Это даже скорее не пальто, а просторная мантия непонятного покроя, но из пальтовой ткани (драп?). Я то и дело закидываю один его конец (полу?) через плечо. Н., идя сзади, объясняет какому-то незнакомцу, что мы ловим сны, и потому я вынужден ходить в этом странном пальто.
Слева от меня, на краю тротуара, стоит милицейская машина. Возле неё менты (их человек восемь) заламывают руки одному или двоим «лицам кавказской национальности». Я прохожу мимо, глядя на происходящее только краешком глаза. Однако миновать их мне не удаётся: рука одного из ментов хватает меня за плечо, и я слышу выкрик: «И вот этого нацмена!» Пальто с меня срывают, и оно исчезает. Я стою прямо перед одним из ментов, глядя на него сверху вниз. Он спрашивает: «Вы нацмен?» Я надменно спрашиваю: «Что значит — нацмен?» И тут про себя, словно в кавычках, слышу такую фразу: «Через минуту я спокойно поднял взор». Я не испытываю ни испуга, ни недоумения — словом, сохраняю полное хладнокровие. На мне, кажется, какая-то каска — а может быть, даже несколько касок, надетых одна на другую. Уж не из-за них ли моё лицо как-то исказилось, и меня приняли за «нацмена»?
О сновидении, грозившем смертью в понедельник,
Сон.
я благополучно забыла, потому что была занята более интересными делами. Вероятно, я бы о нем не вспомнила и сегодня. Такие нематериальные вещи, как сон представляют интерес лишь в первые минуты пробуждения и в течение дня все меньше тревожат душу, пока совсем благополучно не испарятся из памяти. Не думаю, что этот сон стал бы исключением, если бы…Первое «если бы» − это то, что я записала о нем в дневнике. Различные версии его расшифровки будоражили воображение.
А второе «Если бы» произошло сегодня утром, когда раздался неожиданный звонок. Спросонку, ничего не соображая, я даже не поняла, откуда идет звук. Покружив по комнате, наконец, выудила мобилку из кармана халата, и от услышанного сообщения, вмиг пришла в сознание.
Звонил мой первый муж. Он произнес:
«Гала, умер Сашка Фил… Похороны завтра».
Сашка − его закадычный друг. Раньше мы все были в одной компании. Сообща встречали всевозможные праздники, да и без праздников довольно часто вместе проводили время.
Сашка − это одна из величин составляющих нашу юность.
Он умер и умерла какая-та часть нас.
Так что мне действительно незачем ехать. Вместо меня это сделал Философ…