Из огня научился взлетать я
в час серой совы,
и несёт меня ветер в объятья
опавшей листвы.
Там раскинула осень кочевья
в багряных шатрах,
там растут мои братья-деревья
в уснувших лесах.
Под корой остывают столетья
кругами ствола,
и баюкают прошлое ветви,
и плачет смола,
кроны шепчут чудные поверья
косому лучу...
Расскажите их, братья-деревья,
пока я лечу
Сухими стали листья.
В семь утра
рассыпан по замёрзшим травам иней.
По голубой, над головами, льдине
скользят безмолвно птицы.
Им пора.
У нас в квартире хаос и ремонт:
разбросаны стихи,
обои,
книжки.
И слов, и рифм
здесь явные излишки,
а дел и денег - явный недочёт.
Пустыми стали числа,
не отмыть
В тридесятом царстве, в тридевятом государстве жили-были старик со старухою.
– Дурачина ты, простофиля, – ворчала старуха. – Лучше бы я за Кащея замуж вышла. Лучше бы меня Змей Горыныч похитил. Лучше бы сестрица Алёнушка тебя из копытца опоила да ты козлёночком стал. Дома есть нечего, а он целый день на печи лежит!
– Померла моя щука, – оправдывался старик. – Некому больше о нас заботиться.
– А сам-то? А сам? – продолжала причитать старуха. – И почему меня папенька за первого встречного не отдал? И отчего меня ведьма в царевну-лягушку не превратила? И зачем я рассмеялась на свою голову?
Звали её Несмеяна, а старика – Емеля.
И рассказывала та старуха, что рассмеялась она один раз – перед свадьбой. А потом всё плакала да ворчала, ворчала да плакала.