Ее разбудило дребезжание форточки в окне, и она тихо лежала, прислушиваясь и наблюдая, как буря ме¬няла светящиеся узоры на потолке. Тень от водопро¬водной трубы повисла крестом над ее изголовьем, но по потолку снова и снова бегали все новые и новые отра¬жения раскачивающихся уличных фонарей, а порой то был свет автомобильных фар, редких в это время ночи. Слуховое окно было уже несколько недель покрыто снегом, и уже несколько недель он не звонил. Это озна¬чало, что он никогда больше не позвонит. Но тут дверь в умывальную начала стучать, и она встала, чтобы за¬крыть ее. Не зажигая света, она направилась в комнату, выходившую окнами на улицу.
Ветер налетал толчками и, шипя, жесткими удара¬ми надувал снег за стеклом, однако снегопада не было.
Над бурей и где-то далеко в стороне раздался преры-вистый и тяжелый, барабанящий звук — она так и не по¬няла, что это, — иногда звук исчезал и снова возвращал¬ся... Быть может, тот звук издавали кровельные листы, шифер, быть может, что-то другое. Ночь была исполне¬на беспокойства и перемен; она прислушивалась и жда¬ла в своей комнате; все было погружено в темный и зе¬леный свет, какой со всех сторон охватывает ныряльщи¬ка или водолаза в море. Она видела, как нанесенные ветром горки снега на крыше дома, кружа, взметались ввысь, будто дым, а снег и небо над городом светились одним и тем же темным светом. «Словно в стороне от всего, — подумала она, — что-то происходит, об этом весь день говорили по радио. Пускай происходит. Я так устала от своей усталости и вечного ожидания, а больше всего из-за того, что устала от самой себя».
В больнице светились те самые окна, что всегда све-тились в четыре часа по утрам, но лишь два из них. Рож-дественские лампочки на елях возле бензоколонки были зажжены, а ели встряхивали ветвями, словно испугав-шись и пытаясь вырваться... Она долго разглядывала их, и когда они наконец упали, почти одновременно, и ветер, метя, поволок их по улице, где гасли фонари, она громко вскрикнула от облегчения. В комнате было холодно, буря не унималась, ветер толчками задувал прямо в окна. Летая над городом, ветер давил его од-ним-единственным слитым воедино грохотом; то было всевозрастающее и неотвратимое множество звуков. «Сила, — думала она, — как я люблю силу!» Атака была столь яростной, что она отступила от окна. Такова ночь в бурю! Что такое ночь... спать до следующего дня, по¬пытаться отоспать свою усталость, чтобы быть в силах справиться с тем, что не желаешь больше продолжать, укрыться в объятиях осторожной маленькой смерти, ко¬торой ты не противишься на столько-то и столько-то много часов, а если просыпаешься — то лишь на считан¬ные секунды. Она ходила взад-вперед от окна к окну и думала: «Позвони, позвони мне и спроси, не страшно ли мне!» Она видела, как шторм взметает спиралями снежные сугробы на улице и прижимает снег к стенам домов, будто белые оберегающие руки; зеленый свет потемнел. А сны... что они такое? Они выводят наружу твой страх и являют его с преувеличенной жестокостью, сон — это вовсе никакой не отдых, никакое это не уте¬шение.
Что-то огромное пролетело мимо ее окна, ударив-шись о стену и разбив стекла на мелкие осколки, оскол¬ки, тут же унесенные прочь; все равно что это было, все равно куда унеслось. Ветер был словно громкий стон, он кричал и выл. Над городом горели неоновые огни, слов¬но слабые цветные отсветы, стертые резинкой, но снег поднимался с земли ввысь повсюду и со всех улиц, как гигантский театральный занавес, и вот уже было не раз¬личить, горят ли где-либо окна, и ничего не оставалось, кроме как прислушиваться и ожидать. «Вот так, — дума¬ла она, — так бывает иногда, когда все рушится и трещит по швам, и нечего вспомнить, и не к чему прислониться, и тебе должно с самого начала подумать, успеешь ли ты хоть что-нибудь... Безразлично — ощущаешь ты силу или слабость, и ничто уже не может удивить... Все лишь будто стерто резинкой или погашено».
Город был пуст, ни людей, ни автомобилей. Похоло¬дало. Ее окно превратилось в кружащуюся зеленую сте¬ну из снега, она отступила назад, отступила медленно в глубь комнаты. Шторм был за пределом приемлемого и мыслимого. Только сильная и безостановочная виб-рация. Эта вибрация ощущалась повсюду, в оконных рамах и в стенах, защищавших ее, в воздухе вокруг нее, у нее в зубах и в животе.
Она пошла назад, вплотную к стене. «Как раз те¬перь, — думала она, — как раз теперь я понимаю, что все — абсолютно просто. Я знаю, чего хочу». Вот так стоят они в своих комнатах ночью все вместе и не сме¬ют подойти близко к окнам, они не смеют пойти и лечь спать. Они вдруг понимают, что это не просто вопрос жизни или выдержки, а нечто совсем другое, и они не знают, что это.
Как может буря тропической силы отыскать путь в заснеженную страну, в надежную грустную страну, где зажигают свечи на елке, чтобы умилостивить мрак? Оконные стекла в благоустроенных каменных домах Читать далее...

Его жену звали Стелла, она была дизайнером. Стелла, его прекрасная звезда. Он не раз пытался на¬рисовать ее лицо, всегда спокойное, открытое и в то же время непроницаемое, но это ему не удавалось. Руки у нее были белые и сильные, украшений она не носила, работала быстро и уверенно.
Они жили в доме, построенном по ее проекту, — большие пространства, разделенные стеклом и некра¬шеным деревом. Тяжелые доски с красивым узором были тщательно подобраны и скреплены большими медными винтами. Ни одна лишняя деталь не закрыва¬ла структуру материала. По вечерам в комнатах зажи¬гались низкие, скрытые светильники, стеклянные сте¬ны отражали ночь, но держали ее на расстоянии. Они выходили на террасу, сад освещался спрятанными в ку¬стах прожекторами. Тьма уползала прочь, а они стояли рука об руку, лишенные теней, и он думал про себя: «Это само совершенство. Здесь просто невозможно что-нибудь изменить».
Стелла не была кокеткой. Разговаривая, она смотре-ла собеседнику прямо в лицо. Дом походил на нее: та¬кие же широко раскрытые глаза. Иногда у него возни¬кало неприятное ощущение, будто кю=тв-емохрит на них из темноты. Но сад был окружен стеной, а ворота заперты. У них нередко бывало много гостей. Летними вечерами на деревьях зажигали фонари, и дом Стеллы походил на раковину, освещенную в ночи. Веселые лю¬ди в ярких одеждах прогуливались, стояли группами по двое, по трое, одни в комнатах за стеклянными сте¬нами, другие снаружи. Это было красивое театральное зрелище.
Он был художник, делал иллюстрации для журна¬лов, иногда — обложки для книг.
Единственное, что беспокоило его, — легкая, но по¬стоянная боль в спине, возможно, причиной тому была слишком низкая мебель. Перед открытым очагом лежа¬ла большая черная шкура, иногда ему хотелось лечь на нее, раскинув руки и ноги, и кататься по ней, как собака, чтобы дать спине отдохнуть. Но он этого не делал. Ведь стены были стеклянные, а собак в доме не было.
Большой стол возле очага был тоже из стекла. Он раскладывал на нем свои рисунки, прежде чем нести их заказчику, и показывал Стелле. Эти минуты для него значили очень много.
Стелла приходила и смотрела на его работы.
— Хорошо, — говорила она. — Линии у тебя совер¬
шенны. По-моему, не хватает лишь доминанты.
— Ты хочешь сказать, что это слишком серо? -
спрашивал он.
А она отвечала:
- Да. Слишком мало белого, мало света. •
Они стояли возле низкого стола, он отодвигался и разглядывал свои рисунки на расстоянии, они в самом деле были слишком серыми.
- А мне кажется, что здесь не хватает черного, — воз¬
ражал он. — Впрочем, на них нужно смотреть вблизи.
Потом он долго думал о черной доминанте. На душе у него было неспокойно, спина болела все сильнее.
Этот заказ он получил в ноябре. Он пришел к жене и сказал:
— Стелла, мне дали интересную работу.
Он был рад, почти взволнован. Стелла отложила перо и посмотрела на него, она никогда не раздража¬лась, если ее отвлекали во время работы.
— Это антология страха, — объяснил он. — Пятна¬
дцать черно-белых рисунков с виньетками. Я знаю,
что справлюсь, мне это подходит. Это в моем стиле, не
правда ли?
— Совершенно верно, — отвечала жена. — Работа
срочная?
— Срочная! — засмеялся он. — Это не пустяк, а се¬
рьезная работа. Каждый рисунок на целую страницу.
Это займет пару месяцев.
Он уперся руками в стол и наклонился вперед.
— Стелла, — сказал он серьезно, — в этот раз доминан¬
та будет черной. Я хочу передать темноту. Понимаешь,
серое передает лишь ощущение затаенного дыхания,
предчувствие страха, ожидание его.
Она улыбнулась и ответила:
— Как приятно, что эта работа тебя радует.
Он взял тексты, лег в кровать и прочел три рассказа, только три. Ему хотелось работать с уверенностью, что самый интересный материал впереди, сохранять это чувство ожидания как можно дольше. Третий рассказ дал ему толчок, он сел за стол и начал резать картон — толстые, белые как мел листы с рельефным гарантий¬ным штампом в углу. В доме стояла тишина, гостей они не приглашали. Ему было трудно привыкнуть к этому толстому картону, он никак не мог забыть, как дорого он заплатил за него. Рисунки на дешевой бумаге выходи¬ли у него свободнее и лучше. Теперь же он восхищался благородной поверхностью картона, по которому перо с тушью выводило чистые линии, и все же бумага ока¬зывала перу незаметное сопротивление, мешающее этим линиям оживать.
Дело было днем, он опустил шторы, зажег лампу и углубился в работу.
Они ужинали вместе, он ел молча. Стелла ни о чем не спрашивала. Под конец он сказал:
— Ничего не получается. Здесь слишком светло.
— Почему же ты не опустил шторы?
— Опустил, — ответил он. — Все равно недостаточ¬
но темно. Вокруг все серое, а не черное!
Он подождал, пока кухарка уйдет.
— Здесь даже нет дверей! — воскликнул он. —
Нельзя закрыть за собой дверь!
Стелла перестала есть и посмотрела на него.
— Ты хочешь сказать, что здесь у тебя ничего не по¬
лучится? — спросила Читать далее...