Муму и Каштанка – две верных подружки-
собачки с печальной, тернистой судьбой.
За них поднимаются пенные кружки
и воблой стучат в перегарной пивной
былые писатели школьных трагедий
на темы жестокой собачьей судьбы,
и лают и воют от жизни бесцельной-
их души, как дворник Герасим, немы,
их молодость – барыня заскучавшая,
а старость - улыбка больного Пьеро.
и ластится снова Каштанка пропавшая
- пусть клоуну пьяному будет тепло.
Не говори ты, не надо, -
Женщине правду, мой друг.
Ври и получишь в награду:
Пару доверчивых рук,
Пару доверчивых ножек,
Пару доверчивых глаз.
В общем, и кости, и кожу,
Всё обретёшь ты тот час.
Ври ей про вечное счастье.
Ври от зари до зари.
Ври убедительно, страстно,
Правдоподобно ей ври.
Семеро суток в неделю.
Где бы ты ни был, везде:
Ври ей в метро и в постели,
В радости ври и в беде.
В жизни всё странно и сложно
(Без пузыря не поймёшь)
Правда становится ложью,
Правдой становится ложь.
Ври ей, что вы с нею пара.
Ври ей, что любишь её.
не даешься мне, как последняя строчка стиха,
в мерзлоте холодильника мрачно бубнит телевизор,
я растрепанной пью неразбавленный прямо с утра,
и для ровной спины часами вишу на карнизе.
в опустевшей тарелке танцует стриптиз таракан,
обожравшийся заплесневелою кашей,
сердце бьется селедкой попавшей в воздушный капкан
и заходится радостным кашлем.
вот стою, вот молчу, вот вокруг меня стены, картины,
все вокруг меня - как симулякры былого тебя,
стул знакомо устало согнувший мальчишечью спину,
фотографии в рамках, и зеркало, в зеркале - я..
в опустевшей душе не родятся коварные строчки,
разбиваю от страха и страсти о пол потолок,
на бумаге девичьим, слегка поэтическом почерком
вместо точки стоит запятая - утвердительный, нервный крючок.
В журнале “Путь на…” я прочел репортаж -
как знатная дама сдавала в багаж:
дружбу, любовь, совесть, невинность,
искренность, веру, честность, открытость,
детства мечты, доверие, радость,
только одна собачонка осталась,
в шубу хозяйки зарылась и злится:
лает, трясется, моргает, боится.
Серьги в ушах и прическа от Зверева,
знатный ошейник и спеси немерено.
Дальше дорога… (в журнале “Путь на”
не потрудились дать вид из окна)...
Поезд по Альпам поднялся - скатился,
вполз на платформу и остановился.
Вдруг из вагона под скрежет колес
выпрыгнул грязный огромный барбос
черный, голодный, огненный взгляд –
ехал щенок – а сошел Волкодав!
Нет ни хозяйки , ни знатного барина.
Пусто в купе, только шерсти навалено!
И полицейский коллеге шепнет:
"Чертовы русские! Кто их поймет!"
Вечно проблемы от пьяных туристов!
Надо бы вызвать криминалистов -
возраст сличить у щенка и барбоса
и разобраться с главным вопросом:
Могла ли собачка за время пути
хозяйскую шубу перерасти?!
Опасная работа! Набрали в офис жуть!
Вокруг одни вампиры - сидят, глядят, жуют.
Двуличные создания, зачатые в ночи
тенями мироздания - Так страшно, хоть кричи!
К соседу по конторке спиной не повернись,
а если уж придется, не жди, перекрестись.
Начальники отделов энергию сосут
и ладно бы для дела - работники поймут,
так нет, для развлечения, а часто - про запас,
весь день качают силы из полусонных глаз.
и скоро станет ясно – запасы на нуле
и пишешь заявление на отпуск в феврале.
Заказчики-вампиры ползут по проводам
и трубку раскаляют, вопят - Отдай! – Не дам!
Всего не засосете! Я книги прочитал!
Стреляю на подлете, по крыльям, наповал.
Шипят и отползают, но вновь готовят месть
у кулера, в курилке – укромных мест не счесть.
И секретарь шепнула, сверкнул горящий глаз:
"Сам Главный Носферату выспрашивал о Вас…"
Кто опытен – даст деру. А я в душе игрок.
Люблю чтоб по закону, по честному и в срок.
Смахнул со стула кнопки, жвачку отцепил
и с маминой булавкой к работе приступил...
За черной оградой нового храма
мельницей пьяной кружится дама.
Над куполом белым взрывается мат
- губами пенными бесы вопят.
Старушки крестятся, вороны волнуются,
от греха подальше мужики паркуются.
Отпуст пропели. Алтарь затворяется.
Кресты лобызают, священник прощается.
Течет за пределы река освященная,
стократ окропленная - благословленная.
Встречает толпу у ворот бесноватая
и снова душа помертвела распятая.
Прилично одетая, интеллигентная
орет иступленная, зверем блаженная:
“Возлюбим же образ новой России,
забесовленную пьяным мессией!”
Всем в ад, на костры, церковные модники!
Пусты ваши храмы, попы греховодники!
Давно ли ты, служка, об веру ударился!
Вчера еще в бане с путаною парился!
А спонсоры ваши кладут на алтарь
кровавые баксы – могильную дань!”
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
И сердце взмолилось: "От правды и лжи
мой ангел предвечный спаси, сохрани!"
Скорее в автобус, за шубы, в тепло.
Так тихо... И церковь уже далеко.
А сегодня в раю тепло,
распускает бутон весна.
Вашей бабушке повезло,
если любит цветы она.
А на завтра в раю концерт-
снова ангелам подпевать.
Если бабушка помнит текст,
значит ей хорошо опять.
Послезавтра нельзя проспать-
ночью служба и крестный ход,
впрочем, старой не привыкать-
до Берлина дошел народ.
Ты держись – это все же рай,
а не то, что у нас – тоска.
Внуков лихом не поминай.
Ну, а мы поживем, пока…
Скоро будет в раю, говорят,
день открытой навечно двери
и пройдет на земле листопад
приглашений со схемой пути.
Пропала девушка. Всего лишь 20 лет.
Ушла из дома вечером печальным
за неизвестным. Маленький портрет
прощается на выходе вокзальном.
Внизу абзац – короткий как судьба.
Всего пять строк обманутой надежды.
Бумажный слепок нежного лица,
и имени, обласканного прежде…
Я присмотрелся - не могу понять:
На фото ухмыляется старуха! -
Ночных огней прокуренная мать,
стаканов мутных верная подруга
чья молодость покинула приют
усталого, истерзанного тела.
За дверь, в ноябрь убегает труп
и черной тенью юность пролетела..
Таких дорог живым не отыскать -
следы петляют по осенним лужам.
Не возвращайся - Время исчезать.
Твой грязный саван никому не нужен!
Ты гори душа, догорай,
ярким пламенем освятись.
Не ищи потерянный рай -
крылья сбрось, да не крестись.
Не цепляйся за купола,
на святой воде не гадай,
не раскачивай колокола,
да огнем лампад не играй.
Не проси у Бога Отца,
не пытай небесной судьбы,
догори душа до конца
и в огне себя возлюби.