Дед Макар болел тяжело, долго и даже можно сказать основательно. Выздоравливал трудно, поэтапно и тут же заболевал снова от безысходности бытия. Скучно становилось, и заболевал. Бабка его, Евстафья, смотрела на него большими круглыми глазами, но молчала, слова в голову приходили, но на пути к языку как-то терялись. Иногда, правда, они находили выход, но не все и поэтому осмысленностью речи Евстафья не страдала никогда, но когда накопленное с прошлого месяца, с той недели и опыт долгой жизни все же повисало в воздухе, слепленное вместе пластилином междометий, жестов и кивков, то конструкция получалась основательная, хоть и громоздко-бестолковая. Далее рожденный монстр громко падал, от чего дед Макар замолкал еще более основательно, чем обычно, смотрел не менее грустными глазами, а затем заболевал снова. В этом ему чудилась некая осмысленность, страдательность и Предназначение.
В болезни по ночам снилась кровь, молодая, горячая и почему-то с молоком. Много крови. От этих снов теплело, но пробуждаясь он непременно нашаривал рядом маленькую, сухонькую Евстафью, глупо под его рукой хихикающую. Евстафье не снилось ничего. Нет, два раза ей приснился дед Макар на коне, генералом красивым и один раз бортпроводником. Без коня. Узнав об этом дед Макар хмыкнул и добавив что-то про «сохсуальные фантазиё» погрузился в свои мысли. Евстафья погружалась в свои мысли регулярно, исследуя валяющихся то тут, то там монстров, ужасаясь, что эти странные ржавые химеры есть реализация изящных конструкций рожденных в ее голове. Они оба регулярно спотыкались о них, но деть этот хлам было некуда и он оставался лежать там, где был брошен.
Дед Макар в Евстафье души не чаял. Как ни пытался. Пытался много и часто, от этого тоже заболевал и снова видел сны с горячей молодой кровью, непременно с молоком. Просыпаясь и чувствуя шершавой, древней рукой, возраста которой он уже и сам не помнил, Евстафью, непременно хихикавшую от его прикосновения, пытался вспомнить откуда она взялась и не мог. Когда Евстафья смотрела на него большими круглыми глазами вспоминал,, что лет на 35-40 старше нее. Это угнетало и он заболевал опять.
Просыпаясь он выходил во двор, во дворе Евстафьи не было, но ее ржавые, рассыпавшиеся химеры валялись и здесь, кроме того во дворе было холодно и он возвращался обратно. В доме было пыльно, пусто, но чуть-чуть теплее. Каждый раз после возвращения он чувствовал на себе взгляд ее больших круглых глаз и заболевал. После чего раздавался грохот падения очередной изящной конструкции, которой предстояло отнять свой объем кислорода у людей, покрыться пылью, заржаветь, но так и остаться лежать не на своем месте…