Боги, как великолепны летние дожди! Да какие там дожди – ливни, нещадные, проливные, стремительные! Которые начинаются в одночасье, каким – то особенным, волшебным мгновеньем и умывают пыльный, жаркий город, как буд – то жалея его обитателей. А люди как дикие, лесные зверьки или же волшебный народец – прячется, ютится кто где. Осторожно сияют огромные, как шары, испуганные глаза: в темном углу за шкафом, из-под кровати, сжимая хрупкими ручонками свисающее одеяльце, из-за печки да занавески. И я такая же – маленькое, несуразное, испуганное и растрепанное существо, с нелепыми пятнами сажи на носу и тоненьких пальчиках, только не прячусь, а пляшу босая на земле да лужах, подставляю ливням ладони и пылающие щеки.

А в окошко – то и города нынче не видно! Стекло водою залило, с подоконника капает мне на макушку. Я вздрагиваю, кутаюсь в цветастую, штопанную шаль, все жмусь к чему – то, чураюсь шепотов: «Дожль….дождь…» шелестит из – под половицы, кровати, льется из темных углов, темная, тихая комната как буд – то гудит! И тикают – такаю старые - старые мудрые часы, поглядывая на меня внимательным и сонным глазом. Ах, как порой прекрасно слушать их рассказы, теплыми от нашей печки, чайными вечерами! « Много – много лет назад….», «А вот когда я был молодым!...» или же «Случилась та история дождливой осенью…» - неизменно так, с долгим и страшно важным вступлением начинается каждая из них. Вот и сейчас часы заскрипели, забегали в разговорах стрелки, я хихикнула от того, что показывая, скажем, без двадцати пять – стрелки становятся ну вылитые усы! Мелочь зашуршала – зашевелилась, повыкарабкивалась из шкатулок (в которых спала и я) да сундуков, из-за углов полезла – собираются все на ковре, у печки да к часам старинным поближе – слушать рассказ про «дождливую осень».
Мамочки, а я и слова – то такого, убогая, не знаю! И что на улице так страшно и грозно шумит – мне тоже не понятно, только свежестью как – то приятно из щелей тянет, сквозняками насвистывая да нашептывая все тоже странное, таинственное слово:
Дождь.
И толкают они мне ручонками в спину, маленькую и напуганную, к окошку. Ерошат мне волосы и взлетают к подоконнику – сквозняки.
- Не бойся, девочка.
Я пискнула, зажмурилась, даже чуть - чуть присела от страха, ручонками вцепившись в собственные плечи. В комнате разом все стихло – и шепоты, и сказки, и песни, и прибаутки да присказки – все смотрели на меня, улыбались в усы старинные часы. Собрав сил и смелости, я робко, через плечо посмотрела на стену, и, знаете, мне показалось, что лениво качнув маятником, часы как буд – то кивнули мне головой, мол не бойся, иди!
И робкими шажками я пошла.
Робкими движениями вскарабкивалась я по занавеске да табуретке – в юбках путалась - батарее и снова занавеске, туда, вверх, на подоконник, в окошко приоткрытое глянуть, узнать. Ведь росточку – то во мне – всего ничего, худенькая и лохматая., но залезла, взобралась – на захватывающую дух высоту – не по моим это скромным нравам.
Ах, боги, что это мне по лицу и в грудь чуть толкнуло, волосы взъерошило?! – ветер. Я глаза – то от страха не сразу открыла, а как открыла – обмерла… Потом уже носом и ладошками к стеклу прилипла.
И, знаете, не было еще в моей жалкой, «шкатулочной» жизни торжественнее момента – капли падали прямиком с неба, заливали и улицу и наш дом, и били по листве, и мне все казалось что шум, что стоял тогда на улице – это сотни маленьких волшебных ручек бьют в ладоши, аплодируют и мне и моему подвигу, не маленькому и не убогому.

И я все такая же - пляшу босая на земле да лужах, подставляю ливням ладони и пылающие щеки.