В Крым я полетел со своим другом Сергеем Мыльником.
Собрались быстро. Я взял деньги, а Сережа - чистую футболку и несколько аудиокассет.
Я сразу предупредил, что тратить на него свои деньги не собираюсь. Поэтому парень сходил к знакомому и продал ему ультрамодные брюки Bugle-Boy. Теперь мы были готовы.
Помимо Мыльника поехать в Крым вызвались еще два знакомых купчинских негодяя. Денег у них было немного. Зато один взял с собой плеер, и всю дорогу мы по очереди слушали The Cure.
Мыльник бросал в море докуренные сигареты и говорил, что, вот ведь, блин, никогда его раньше не видел, а оно, оказывается, вот какое.
Мы сидели на набережной. Она была пустой и темной. Не знаю, с чего, но я спросил Сережу о смерти. Боится ли он ее? Думает ли о ней?
- Не-а. Не думаю.
- Вообще?
- Ты, что ли, думаешь?
- Да нет. Просто так спросил. Короче, суть в следующем. Если умрешь первым, то ты меня подстрахуешь. Ну, там, помолишься за меня, если будет шанс. Что-нибудь в этом роде. А если первым умру я, то сам за тебя похлопочу. И тот, кто умирает первым, постарается встретить того, кто умирает вторым... ну, если, конечно, получится... Договорились?
- Договорились.
Вряд ли он запомнил тот разговор. А я вот помню его до сих пор.

Я жил своей жизнью. А он своей. Мне казалось, что наши жизни здорово отличаются.
Медленно, но верно я становился лучшим газетным репортером Северной столицы. Он просто пил и употреблял hard наркотики.
Из карьерных соображений иногда мне приходилось нацеплять галстук, но я знал: тылы прикрыты. В окраинных купчинских гетто живет мой друг, свободный настолько, что даже не слышал о такой штуке, как карьера.
Он был тем, кем я мог стать: live fast, die young. Но, к счастью, не стал. Я был уверен, что иду в гору, а он сползает вниз. Мне было приятно, что этот парень был стопроцентным панком, и еще приятнее - что панк все-таки он, а не я.
Я пил не меньше, чем он. Может быть, даже больше. Но я пил дорогие напитки и делал это в компании светских львов. Я верил, что разница между нами существенна.
Чем дальше, тем сильнее я боялся стать точно таким же, как мой друг. Виделись мы редко. Последний раз - месяца за два до того, как он умер.
Получилось так, что я заночевал в чужой квартире, которая располагалась всего за пару кварталов от мыльниковской, и, проснувшись с утра, подумал: почему бы не зайти к старому другу?

Как и положено, сперва я постучал в окно и только потом позвонил в дверь. Не открывал он долго. Я начал думать, что, может быть, мне отказано в посещении. Но оказалось, что Мыльник просто спал.
- О! Привет! Деньги есть?
Я прошел, не разуваясь, дошагал до кресла и закурил. Кресла, как и десять лет назад, стояли друг напротив друга. Только The Cure Мыльник давно уже не слушал.
- Деньги, говорю, есть?
- Нет.
- Совсем нет?
У меня действительно не было денег. Накануне я напился за чужой счет, и теперь даже до метро мне предстояло идти пешком.
- Совсем нет.
- Повторяю последний раз: совсем-совсем? Может, все-таки есть?
Я порылся в карманах. В карманах брякала мелочь. В общей сложности меньше четверти доллара.
- Вот. Это все.
- Ха! А ты говоришь - нету! Ща все будет!
Отобрав у меня мелочь, Мыльник исчез. Я успел выкурить еще сигарету. Вернулся он с бутылкой из-под "Фанты" и парой молодых людей: тощим юношей и девушкой - тоже очень тощей.
Девушка вымыла всем по стакану.
- Что это?
- Ты не в курсе? Это "Льдинка".
- Это пьют?
- Еще как пьют! Отличный напиток!
Тощий мыльниковский собутыльник рассказал, что вообще-то напиток предназначен для мытья то ли окон, то ли автомобилей. Но за два подъезда отсюда живет дядя Гурам, который в промышленных масштабах разбавляет "Льдинку" водой и фасует в такие вот бутылочки.
- Слушайте, вы серьезно? Станете это пить?
- А ты не станешь?
- Разумеется, нет.
- Хорошо. Не пей. А мы выпьем. Правда, Наташа?
Наташа кивнула. Она-то, конечно, выпьет. Дядя Гурам разбавляет жидкость в нужных пропорциях. Он заботится о клиентуре и никогда не забывает капнуть в бутылочку немного уксуса, снижающего риск ослепнуть от первого же глотка. Так что почему бы не выпить?
В качестве закуски тощий принес с собой сладкий болгарский перчик. Его разрубили на восемнадцать частей, и вечеринка началась.
Раз в десять минут Наташа спрашивала у молодых людей, который час?
- Десять.
- Десять вечера?
- Десять утра.
- Понятно. Выпьем еще?
- Выпьем!
- А теперь сколько времени?
- А теперь семь минут одиннадцатого.
- Вечера?
- Утра.
- Понятно. Выпьем еще?
К чему скрывать? Я тоже выпил немного "Льдинки". Я утешал себя тем, что настоящий репортер должен попробовать все на свете.
В бутылке плавали белые волокна. Мыльник сказал, что это вата. Дядя Гурам фильтрует напиток через ватные тампоны.
- Сколько времени?
- Пол-одиннадцатого.
- Вечера?
- Утра.
Я спросил у девушки: в чем причина? Почему она так интересуется временем?
- Боюсь пропустить.
- Пропустить что?
- Пропустить, когда будет восемь.
- Восемь чего?
- Восемь вечера.
- А что произойдет в восемь вечера?
- У меня важная встреча.
Тощего парня звали Гомер. Узнав об этом, я порадовался: какие все-таки образованные в Купчино панки. Впрочем, скорее всего, в виду имелся не автор "Илиады", а персонаж мультфильма про Симпсонов.
У Гомера были длинные пальцы с красивыми ногтями. Под ногтями чернела жирная грязь.
Наташе Гомер приходился мужем. Насчет важной встречи он все мне объяснил:
- В соседнем микрорайоне азербайджанцы открыли ларек. Наташка договорилась в восемь вечера подойти и сделать тамошним обезьянам оральный секс. Азербайджанцы обещали заплатить. Так что пока можно пить и не париться: вечером деньги будут.
- А вдруг они обманут? Не заплатят?
- Заплатят. Куда денутся? Если не заплатят, я им ларек сожгу.
Восьми вечера пара не дождалась: исчезла раньше. Не знаю, заплатили ли им азербайджанцы. Я в восемь вечера уже ехал куда-то на такси.
Я сидел впереди, рядом с водителем. Мыльник и еще один растатуированый купчинский орангутанг сидели сзади и громко (так, чтобы было слышно водителю) общались.
- Зря ты того таксиста зарезал.
- Думаешь, зря?
- Конечно! Отнял бы бабки, ткнул бы ножом. А убивать-то зачем?
- Ну, может, действительно зря.
- Сегодня-то топор взял?
- Конечно! Я без топора никуда! И топор, и заточку. Все со мной.
На водителя я не смотрел. А он, похоже, не смотрел на дорогу - только в зеркальце заднего вида.
Когда мы доехали, я вылез из машины и аккуратно закрыл за собой дверь. Мыльник сказал "спасибо", тоже вылез и таксист сразу же исчез. Растворился в воздухе. Парни долго над ним смеялись.
Вечер закончился тем, что мои спутники, взяв тяжелые деревянные колья, долго лупили ими по лобовому стеклу и капоту дорогой машины. После этого Мыльника я не видел ни разу.
Он умер, задохнувшись во сне. Обычная смерть героиновых джанки. Дело в том, что их организм постепенно разучивается дышать и вообще делать хоть что-то, кроме переваривания инъекций.
Говоря об умерших, живые невольно выпячивают грудь. Бедолаги! Уже умерли! То ли дело мы! Мы-то живы! Для нас-то все продолжается.
Не думаю, что продолжительность жизни играет большую роль. Какая разница, жив ли ты, умер ли... важно, в какую сторону ты живешь, а сколько живешь - это уже частности.
Между мною и моим умершим другом больше общего, чем отличий. Отличие вообще лишь одно: Господь дал мне остановиться. Позвал меня и дал сил расслышать. Возможно, Мыльника Он звал точно так же. А тот решил, что ему показалось.
Мне точно известно: Господь очень хотел помочь моему другу. Просто иногда мы не желаем, чтобы нам помогали.
Мыльник пришел домой. Не раздеваясь, уснул. Сделал последний глоток грязного воздуха. И я уже никогда не узнаю, что творилось с ним дальше. Вернее, узнаю... но в тот момент меня будет куда больше интересовать собственная биография.
Мы родились с этим парнем в один год. Были маленькими, сорокасантиметровыми. Радовали родителей тем, что научились ходить... смешно ковыряли в носу... через двадцать с чем-то лет он умер.
Я тоже редко говорю о нем вслух. Но часто думаю про своего друга. По справедливости, место Мыльнику в аду. Мне тоже. Но я по-прежнему надеюсь, что все еще может обернуться хорошо. Для нас обоих. Ведь Бог, в которого верит моя церковь, не справедлив, а милосерден.
Заключая взаимовыгодную сделку, там, на ялтинской набережной, я не предполагал, что все так обернется. Мой друг умер первым. Думаю, теперь моя помощь ему нужнее, чем мне - его. Как и обещал, я молюсь о его душе. Каждый вечер встаю на колени и прошу Бога, богатого милосердием: прости нас за то, что Ты подарил нам жизнь, а мы распорядились ею столь бездарно...

(с)