Бог ясно чувствовал под своей ладонью мою вибрирующую плоть. Безумие рвалось наружу, оно било меня своими щупальцами. Я был снова потерян, разбит, мои глаза потускнели, в них отражались шумы ночного метро и звуки мертвых телепередач. Я спал, тихо и безмятежно прислонившись к окну моего последнего автобуса, рядом со слизкими червями... Когда я просыпался, мне необходимо было выблевывать их из своего рта, из глаз и ушей, которые так отвыкли от Чистоты за всё время пребывания в тех лабиринтах разума и боли. А бог не спал никогда. Но страдание его было поистине великим. Он научился пить из людей и теперь , во время сытости и скукоты он должен был придумать новую игру. В вечности так темно и холодно... Он убрал свою ладонь и закрыл ею глаза, он не хотел видеть, он жалел о том, что создал людей, которые обрекли его на ещё большее одиночество. Он тихо плакал. А я... Я уже не мог выдерживать. С каждым ударом сердце ударялось о мои каналы, прогрызенные рождением, смыслом и болью. Истощенные, стонущие каналы...
Здесь не осталось место искренней радости. Каждый день обязан бить человека. Бить нещадно и жестоко, чтобы он мог хотя бы спрятать свой взгляд от десницы божьей.
Подмена яви сверхновой поверхностью. Язык мечется во рту, слизывая остатки мёда и выблевывая дерьмо. Ответы дрожат, как и веки спящих в этих автобусах, которых забыли на конечной остановке.