Это цитата сообщения LightSmoke Оригинальное сообщение

Книжное - про альтернативную историю и сильные мысли



По-своему я благодарен тому факту, что не менее трех часов в день провожу в стремительно несущихся метрополитеновских электричках. Это мое время для чтения, была бы машина - не мог бы сейчас, как и юности, прочитывать иной раз по нескольку книжек в неделю. Смартфон окупил себя,наверное, трижды, в бумаге покупать столько книг было бы накладно, да и места в квартире не хватило бы... Читаю я разное, но обязательно чередую и получается, что читаю подряд миксами вроде этого : классическая проза, биография какого-нибудь великого, роман ужасов, контркультура, фантастика, публицистика, научно-популярная книга и т.п. - главное не зацикливать сознание на чем-то одном. Книги в сетевых библиотеках часто выбираю наугад, что-то стираю после прочтения пары десятков страниц, что-то затягивает сразу и всерьез...
На мой взгляд, абсолютно зря многие принижают такой жанр как фантастика. Глубоких мыслей, идей, концепций, сюжетов,да и великолепной с литературной точки зрения передачи эмоций и атмосферы, в наработанной человечеством библиотеке фантастической литературы хватает. Да что говорить - многие книги в этом жанре так или иначе уже относятся к классике. Скажем, утопии тоже относятся к фантастике, в мои годы учебы в школе мы изучали утопические романы на литературе.
Последний год в фантастике особенно увлек жанр альтернативной истории, очень популярный ныне жанр, переживающий расцвет. Шедевров в нем хватает,вспомнить хотя бы ''большой брат следит за тобой'' из ''1984'' Оруэлла или всем известные ''Дневники Тернера''.
Недавно начал читать весьма интересный образчик такой литературы - про будущее, в котором Россия раздроблена на части и её осколки живут под гнетом западной цивилизации, где чтобы попасть из Питера в Москву нужна виза , где запрещены даже фильмы типа ''Иван Васильевич меняет профессию'', где русский национализм и вся русская культура в целом считаются тлетворными и подлежащами запрету и полному забвению и заменены похабщиной, удовлетворением животных инстинктов и матом, где наука заменена астрологией и прочим бредом,где детям в школьном буфете продают курево и пиво, вообще описанный автором ад перечислять можно долго.
Мне книга нравится даже не столько наводящей ужас постановой, сколько рядом действительно оригинальных и сильных мыслей автора... Есть о чем подумать, есть с чем сравнить - а книге уже 7 лет между прочим...
Приведу пару отрывков под катом, а вообще - почитать стоит. Ибо многое из описанного в книге, к сожалению, все больше и больше входит в жизнь нашего общества... и это действительно страшно.

— Уел, уел! — дружелюбно воскликнул он. — Нет, конечно. При Российской империи и при большевиках было точно так же. Отнимали, сколько могли, и утаивали, сколько могли. Именно поэтому, чтобы так больше никогда не было, мы и стремились к независимости. Но речь, смею напомнить, не о нас. И Бог бы с вами, с тем, что вы просто не понимаете, что это за чудище такое — равные стоимости при обмене… Но двадцать первый век на дворе. Сейчас не понимать таких вещей нельзя. Добрый и бескорыстный — плохой потребитель. А при современных масштабах и темпах производства каждый потребитель на счету! Даже просто порядочный и творческий человек — уже проблема, потому что, во первых, у него всегда меньше денег для покупок, ведь он порядочный. Порядочный журналист всегда беднее непорядочного журналиста, и порядочный миллионер всегда беднее непорядочного миллионера, это печально, но это среднестатистический факт…
Себя господин Дарт самым искренним образом считал порядочным человеком и журналистом — и был в общем то недалек от истины. Во всяком случае, денег ему всегда не хватало.
— Во вторых, ему некогда покупать, он старается сам создавать — а зачем? На Западе все уже создано, магазины ломятся, в том числе и книжные… только покупать некому! В каком то смысле, скажем, киллер для рынка предпочтительнее, нежели святой отшельник, потому что киллер по определению чаще совершает покупки, от оружия до авиабилетов, и ему все нужно самого высокого качества. А что нужно отшельнику? Да ничего! И вот он, полагая, что о душе печется и осушает слезы ближних своих, на самом то деле только затрудняет работу глобального рынка. Останавливается производство, люди оказываются без работы, остается невостребованной наука…
— Вот, оказывается, кто во всех бедах виноват, — уронил Лёка. — Святые…


*********
..... Цивилизация вообще начинается тогда, когда то, что физически, физиологически вполне можно бы сделать: убить, изнасиловать, бросить одного умирать, без спросу забрать себе, не выполнить то, что тебе поручил старший, громко испортить воздух, сидя за обеденным столом, — становится совершенно нельзя по каким то выдуманным, чисто духовным, искусственно, казалось бы, сконструированным причинам. И, с другой стороны, она кончается, когда все это становится снова можно. Людей не труд создал. Трудятся и пчелы, и бобры. Людей создали запреты. Ветхий запрет, Новый запрет… А разрушение запретов вновь делает из человека животное, одни лишь производственные навыки остаются. Квалифицированное стадо — все равно не более чем стадо… Современная цивилизация поработила человека так, как никакой рабовладелец не порабощал, никакой феодал. С хозяином можно договориться, подольститься к нему, подремать, пока он не видит… Конкурентный производственный процесс не обманешь и улестишь. Почти перед каждым человеком в течение двух третей, а то и трех четвертей каждых суток жизни стоит выбор: или нищета и прозябание, или предельное напряжение всех сил. И вот, чтобы скомпенсировать эту чудовищную и безысходную распятость на бешеном ритме производства ради потребления и потребления ради производства, современное общество позволяет — не заставляет, Боже упаси, демократия же! — но: позволяет и даже исподволь одобряет то, что в часы досуга человек становится скотом и хамом. Оно называет это раскованностью и непосредственностью — и противопоставляет элементарной воспитанности, называя ее лицемерием, чопорностью и ханжеством. Так создается иллюзия свободы… А ведь снимите некий запрет — и вы снимете весь связанный с ним культурный пласт.
Вся система воспитания — это вдалбливание запретов. Не убий, не укради, не возжелай чужой жены, не переедай, не ковыряй в носу, не говори бранных слов… не будь банален — и не выпендривайся, не лезь не в свое дело — и не проходи мимо… Кто скажет, будто знает точно, какой из этих запретов лишний? И что тогда такое — свобода? Свобода — это возможность самому выбирать себе те запреты, которых можно не придерживаться, потому что они лишь мешают и ничего не дают душе, и те, которые надлежит исполнять, иначе потеряешь больше, чем приобретешь от нарушения. Один отвергнет «не ковыряй в носу», другой отвергнет «не возжелай чужой жены»… А дальше еще интереснее. Есть запреты, порожденные самой биологией человека: не убий, например. Они всем культурам присущи. А есть — выработанные единственно данной культурой. Неразрывно и целостно встроенные в ее систему.
И вот представьте, что некто со стороны начинает сортировать запреты не своей культуры: эти вот еще стоит соблюдать, а вот эти — ерунда на постном масле, анахронизм, вроде запрета курить на площади. Ведь все посыплется, как карточный домик. Китайцы в древности наказывали чиновника, если тот в период траура по отцу или матери — а это три года, между прочим — зачинал ребенка. От своей законной жены! И все это понимали: государственный служащий есть светоч морали, а траур — не чих кошачий, и устраивать себе во трауре столь радостное событие, как зачатие отпрыска, — полная аморалка. Если чиновник этакое совершил, стало быть, в мире совсем не осталось ничего святого… как сказал бы Достоевский — все дозволено! А теперь представьте европейца, который по простоте и доброте душевной приходит и говорит: что? Три года из за траура нельзя детей делать? Да это же полное нарушение прав человека! Как вы можете терпеть подобный произвол? Долой пережитки! Или, скажем, Сталин… Или Гитлер. Что? Мягкотелые предрассудки? Из за какого то там устаревшего гуманизма — нарушение государственной целесообразности? Совестно людей жечь и травить газом? Совесть — пережиток, долой пережитки! Ведь их потуги создать нового человека — тоже не более чем навязывание иной культуры. И нет разницы, что лишь они сами и пытались ее создать… Важно то, что всякое навязывание чревато насилием. Политическим, экономическим, военным, полицейским — это уже чисто количественные характеристики…

*********

Никто нас не ненавидит. Никто не строит тайных козней со специальной целью истребить Святую Русь или, скажем, православие. Все эти мотивации слишком возвышенны, слишком эмоциональны для современной политики. Они еще работают на индивидуальном уровне (какие то арабы ненавидят Израиль, какие то русские ненавидят Германию и пр.), но там, где царит лишь стремление к собственной выгоде, там, где думают только о себе — а как раз так строится международная политика, — столь величавым и мрачным страстям места нет. Так что по этому поводу можно успокоиться.
Однако ж забота о себе может принимать разные формы. Уж так скроили небеса наш глобус, что единственным реальным конкурентом США по ресурсам своим (а к ресурсам я отношу и интеллектуальный потенциал, или, говоря проще, одаренность народа, которая столь же от природы, сколь запасы нефти или древесины) является Советский Союз. А кто любит единственного конкурента? Кто может искренне желать ему добра?
Представим себе, что в доме, который мы считаем своим, вдруг ни с того ни с сего завелся не жучок, не паучок, не хомячок и не мышка, которых можно либо легко прихлопнуть, либо приручить для развлечения, — а целый другой человек? Не твой родственник или ребенок, а — просто иной, чужой?
Первым порывом, разумеется, будет вышвырнуть его во тьму внешнюю. Однако не получается — кишка тонка. Позвать милицию? Нету такой милиции…
И вот начинается совместная жизнь.
Мы то знаем, что она может протекать в основном двояко. Можно вежливо улыбаться, встречаясь у мест общего пользования, и при том гадить соседу всеми доступными способами. И можно постараться путем взаимных уступок и реверансов наладить более менее сносное житье. Мы можем даже подружиться с нежданным соседушкою. Мы можем вместе с ним смотреть телевизор, вместе кушать чаи и водку, можем найти его, в конце концов, приятным собеседником и отличным другом…
И тем не менее, если мы продолжаем считать этот дом своим, мы избавимся от навязанного судьбой приятеля при первой возможности — вполне возможно, с тем чтобы, благополучно разъехавшись, продолжать дружить с ним домами. Но — разными домами, разными.
Это естественно. Это отнюдь не значит, что мы — плохие. Это значит лишь, что мы считаем этот дом только своим.
Вот уж века два по меньшей мере евроатлантическая цивилизация считает Землю своим, и только своим домом.
Поначалу, когда, с одной стороны, остальные квартиросъемщики тянулись за европейской культурой, старались и душой, и галстуками стать европейцами и американцами, а с другой — ресурсы дома представлялись безграничными и неисчерпаемыми, эта цивилизация жила с более менее осознаваемым стремлением всех превратить в европейцев и американцев и таким образом решить проблему иных. Иных не станет, потому что они должны перестать быть иными.
Относительно недавно выяснилось, что, с одной стороны, иные вовсе не стремятся утратить свое лицо, свои песенки, свои ценности и свой образ жизни, а с другой — ресурсы дома очень даже ограничены; и если все неевропейцы постараются в материальном смысле зажить, как европейцы и американцы, самим европейцам и американцам, в материальном же смысле, вскорости придется жить, как эфиопам.
Стало быть, иных должно не стать потому, что они должны перестать быть.
И вот точнехонько в момент осознания западными аналитиками этого невеселого факта у нас грянула перестройка.
Коммунистический СССР на протяжении нескольких десятилетий тоже претендовал на то, что весь мир — его дом, и все иные должны перестать быть иными. Кишка, как и следовало ожидать, оказалась тонка. И едва смыв первую грязь спровоцировавшего его на столь неадекватную политику учения (рожденного европейской цивилизацией, кстати), СССР очнулся, проморгался слегка и воскликнул: ребята, это же наш общий дом! Не мой и не ваш, а наш!
Чем руководствовались в тот момент вожди — разговор особый; но мы то в массе своей приняли их миролюбивую политику всем сердцем!
Как ни возмущайся столь унизительным для особо гордых персон фактом, а есть такая шутка по имени «народная ментальность», есть.
Общинное сознание с точки зрения западного человека — архаика, вредный пережиток. Все, мол, через это прошли сколько то там веков назад; и все, кто продолжал развиваться, от этого ушли к индивидуализму европейского образца. А кто не ушел — тот отстал, тот неразвитый, тому надо догонять и наверстывать. Индивидуализм якобы однозначно прогрессивен, ибо, когда кто во что горазд и каждый сам по себе, становится хорошо и каждому в отдельности — потому что свобода, и всем вместе — потому что общество делается более динамичным, более предприимчивым, больше всякого разного производит.
Но если на основе рефлексов общинного сознания планетарную ситуацию можно было бы урегулировать с меньшими потерями и ущемлениями, не провоцируя новых опасностей и угроз, — не значит ли это, что не все так просто и что прогресс не вполне прогрессивен? Что не об отставании и опережении на одной и той же беговой дорожке речь идет, а о разных подходах, выработанных разными цивилизациями, — и что в одних ситуациях наиболее приемлем опыт и подходы одной из них, в других — опыт другой, и так далее?
Нам, с нашими что крестьянскими общинами, что студенческими общагами за душой, представить себе наш дом куда легче; может, эта картинка и не завораживает нас своей притягательностью и не является пределом мечтаний, но она нам по крайней мере доступна. Европейцы и американцы с их индивидуальными коттеджами системы «мой дом — моя крепость», заслышав слова «наш дом», видели совсем не те картины, что мы. Если съехавшиеся под одну крышу молодые супруги часто ссорятся, русский скажет: «стерпится — слюбится», то есть понадеется на априорную взаимную доброжелательность, на этику, на неформальный полюбовный компромисс. Человек же западный скажет: «им пора обращаться к адвокатам» — другими словами, посоветует поступить, как поступают враждебные, но не желающие истребительной войны равные по силе государства конкуренты: выработать некий бесстрастный, чисто юридический пакт, а тут уж чей крючкотвор переболтает другого, тот и король.
И вот мы привычка, как давно привыкли в коммуналках родимых, попытались наладить общий быт на планете этически: общими чаепитиями и максимально возможными уступками — вот, я в булочную иду, могу и вам купить батон и пряники, я вне очереди места общего пользования помою, я подожмусь маленько, ничего, поместимся! Особенно если вы тоже подожметесь… ой, а чего это вы не поджимаетесь?
А они, естественно, и не собирались поджиматься. Пока мы торопливо и неловко уплотнялись, они, похоже, в ближайшем нарсуде начали процесс о нашем окончательном выселении…

************

Все на самом деле наоборот: кто уступает, тот и виноват. Чем больше уступаешь — тем больше виноват. Невиновен лишь тот, кому подчиняются; тот, кто подчиняется, — всегда козел отпущения. Так человек воспринимает мир.

************ (c)


из этой книжки)
[показать]