Когда у нормальной женщины завязывается роман, ее обуревают чувства хоть и сильные, но однозначные. Каждое из них представляет собой простое нераспространенное предложение, украшенное разве что междометиями, и то из чисто орнаментальных соображений. Вся любовь укладывается в один абзац: "Ах, это прекрасно! Ой нет, показалось."

Когда роман заводила Сонечка, к ней впору было приставить Экермана с блокнотом, и Экерману было бы буквально некогда поссать, столько всего творилось в сонечкиной душе.

Если Сонечке вдруг кто-то нравился, она первым делом начинала размышлять, не заслан ли он врагами. Врагов у Сонечки было великое множество, начиная от вездесущих бывших знакомых и заканчивая политически озабоченными читателями топа ЖЖ. Кроме того, все враги были знакомы между собой, и в этих суровых условиях главная сонечкина задача была - ничем не выдать своей симпатии и не дать врагу в руки такого ничем не заслуженного оружия.

Параллельно Сонечка переживала, что у нее буквально перед носом болтается еда, а она ее не ест. Если человек ей нравится, думала она, значит - в нем содержится что-то для нее полезное, какой-то важный витамин, а она тут занимается ерундой на голодный желудок. Срочно, немедленно осчастливить мерзавца, думала Сонечка, вся в мечтах об искомом витамине. Вопрос о том, желает ли мерзавец быть осчастливленным, вообще не приходил Сонечке в голову, кто их спрашивает-то.

Сонечка вся сосредотачивалась и принималась посылать призывные мессиджи тире сигналы. Это было очень непросто, потому что у Сонечки было свое представление о кодировках. Она, к примеру, считала, что если она сказала человеку "Добрый день" - она считай что сняла трусы, куда уж яснее. То, что нормальные люди говорят друг другу "Добрый день" ежеминутно и это ничего не значит, от Сонечки как-то ускользнуло. Ее обычным приветствием было "Пошел в пень, идиот". "Добрый день" в исполнении Сонечки - это было любовное признание.

Если неокрепшая душа каким-то чудом пропускала этот сигнал и ввязывалась таки в это безобразие, покоя Сонечке не было все равно.

Сперва ее начинало терзать чувство вины. Я преступница, изнывала она, мне нет прощения. Живой человек простирал ко мне руки в мольбе, а я ничего, ничего не дала ему. То, что человек не простирал руки ни в какой мольбе, а просто делал зарядку - это находилось за пределами Сонечкиного зрения.

Одновременно Сонечка вспоминала о врагах и беспокоилась, не слишком ли она была мила. И ей всегда казалось, что второй "Добрый день" был явно лишним, что надо же в конце концов и гордость иметь.

Эти сложные чувства могли уложиться в сутки, а могли растянуться на несколько лет, и Сонечке всегда было о чем подумать, а ее внутренний Экерман не знал ни минуты отдыха и отчаялся уже добежать до сортира.