Попытки воспользоваться "Калевалой" как памятником политической истории, надо честно сказать, успеха не принесли. В лучшем случае на время побеждала чья-то авторитетная точка зрения, до появления нового авторитета. Примером может послужить спор о том, где находилась Похъела - враг "страны Калевы", куда совершаются походы за женами и за богатством. Hа более или менее убедительные доводы в этом споре ушло, вероятно, больше чернил, чем на все записи рун. Глава финской фольклорной школы К. Крон и его последователи особенно хотели видеть в песнях о борьбе с Похъелой описание победоносных плаваний финских викингов в богатые земли. Похъелу помещали и на острове Готланд, и на западе Балтики; сам Леннрот видел в Похъеле полулегендарную "Великую Биармию". Лапландия, конечно, тоже числилась в списках - ведь в рунах Похъела прямо отождествляется с ней; значит, речь идет о военных экспедициях на север.

Все эти поиски "страны мрака" не имеют под собой прочного основания, так как исходят из заведомо неправильного представления о сути "Калевалы": если это эпос, то - как и все прочие древние и средневековые эпические сказания - он должен повествовать о воинах, их подвигах и походах. Но особенность "Калевалы" в том, что это - поэма о труде, а не о войнах. Викингов здесь нет, как ни ищи. Даже те воины, что появляются в ее песнях, - они воины только на время, и характерных для, например, "Песни о Нибелунгах", "Песни о Роланде" или тех же гомеровских поэм детальных описаний боя, любования ударом воина или отражением удара здесь не найти. Воины "Калевалы" - это рыбаки или земледельцы, взявшиеся за оружие. Вот такого рода исторические сведения из поэмы можно получить.

То, что в "Калевале" Похъела отождествляется с исторической Лапландией, кстати, говорит лишь о том, что в то время, когда были записаны руны, у большинства певцов и их слушателей преобладало такое представление. Лапландские колдуны были знамениты не только среди соседей-карел, но и в России. После убийства Лжедмитрия I, когда объявились следующие самозванцы, по Москве ходили слухи, что Гришка Отрепьев воскрес, так как был колдун, а чародейству выучился "у лапонцев". Впрочем, и карельские колдуны на Руси пользовались не меньшей славой (в "Калевале", кстати, их заклинания сильнее похъеланских). Курбский объяснял жестокость Ивана Грозного тем, что тот родился при помощи нечистой силы: его отец "Василий с законопреступною женою, юною сущею, сам стар будучи, искал чаровник презлых отовсюду, да помогут ему к плодотворению... О чаровниках же оных так печашеся, посылающе по них тамо и овамо, аж до Корелы... и оттуда провожаху их к нему".

Скорее же всего, Похъела, "страна мрака", - это название для любой чужой земли. Архаическое мышление делит человечество на две половины: "мы" и "они". "Мы" живем в людском, упорядоченном мире, в центре земли (в "Эддо" мир людей - Мидгард, "срединный город"); у большинства первобытных народов самоназвание и значит "люди". "Они" живут в непонятном, опасном, темпом мире (в "Эддс"-Утгард), и "они" обычно - всякая нечисть, демоны, карлики, великаны и колдуны, от которых нельзя ждать добра.

Песни "Калевалы" историчны, но не политически, а этнографически. В них поется не о государстве и вождях, а о народе: его быте, его мировоззрении. К тому же, как справедливо отметил В. Я. Евсеев, советский филолог, много лет отдавший изучению "Калевалы", "руны не только своеобразно отразили в себе историю карельского и финского народов, но и сами имеют свою историю". Песни, например, германского эпоса исполнялись профессионалами-скальдами в кругу дружинников, при дворах воинской аристократии, - так же как "гомеровские" песни о подвигах аэды пели на пирах царей или тиранов. Руны же "Калевалы" пелись в крестьянских избах, для рыболовов, пастухов и землепашцев, и так же, как бойцы слушали о мельчайших деталях рыцарского поединка с полным пониманием происходящего, так и крестьяне не уставали находить в песне подробности сельского быта. Рыцарь бы прогнал со двора певца, который попробовал бы часами петь ему о мужиках, - так что по насыщенности руны описанием именно крестьянского труда мы можем понять, в каком кругу она была сложена и исполнялась. Если же и забредали в нее случайные рассказы о войне, то они так и не получали развития. Разве что в цикле песен о Куллерво больше таких деталей, да и то в "Калевале" добрая половина этого цикла занята текстом заклинаний или подробностями опять-таки крестьянского быта.