В этом году всё было подлинным, как царский червонец.
Роковой звонок в русский Сочельник, нахлобучивший словами, которые, как бракованные пазлы, не хотели составлять чудовищного смысла.
Ледяной ветер февраля.
Ласка быстро передумавшей женщины.
Колючее просо в лицо марта.
Первый мой день рожденья без маминого поздравления в ватсапе с поцелуйчиками и цветами.
Праздничная, апрельская Прага, еще не затоптанная туристами, промелькнувшая встречей с друзьями.
Гулкая тишина пьерфитского архива, метро из Сен-Дени в центр.
Прохлада книжных магазинов на бульваре Сен-Мишель.
Глыба нацеленного в небеса собора в Шартре - лифт на менеджерский этаж?
Прекрасная булочница в Линце, зигующий подросток в Маутхаузене.
Сквозь год очереди, очереди, очереди у российского консульства. В последний осенний раз бесплодные-бесплотные объятия под зонтиком.
Зажатый чужой дверцей в гардеробе ремешок моего рюкзака в крепости Кенигштайн в августе.
Ускользающий вслед за отпрянувшей волной песок, щекочущий пространство между пальцев ног в обезлюдевшей Хайфе.
Встык еще по-летнему теплынный Мюнхен, усыпивший, усмиривший своих демонов, мирный и не ведающий своего счастья.
Возвращение в Безансон, спустя десять лет, не на пепелище, но в комнату большого и важного дома, куда давненько не забредал.
Семинар в той самой семинарии, где учился Жюльен Сорель*, в пяти минутах от собора, где он стрелял в Мадам де Реналь и Дворца правосудия, где его приговорили к смерти.
Я запустил персты в разверзнувшееся мясо прошлого. Оно пульсировало, наливалось кровью и вновь бледнело. Здесь я провел счастливейший год своей жизни. Это моя заготовочка, которую 26-летний я закопал, как кость, во дворе памяти.
Часы перед отъездом я будто получил укол морфия - С. - сама экспонат - со мной в залах музея моего прошлого. Случись подобное 20 лет назад, я бы свернулся калачиком и умер. Жизнь припозднилась.
Сквозь весь год воспоминания людей, прошедших через лагеря, ощутивших на собственном хребте сапог государства. А я жалуюсь, что не могу посмотреть вечером фильм?
Калейдоскоп друзей, в тесноте, да не в обиде. Здесь теперь тоже тепличная Москва, Насралла наколдовал.
Я только встал после гриппа, который меня изрядно потрепал. До видений, до всамделишного отчаяния, некоего поражения мозга, сродного тому, который заставил Гоголя сжечь второй том "Мертвых душ". Я встаю, пошатываясь, нащупывая перила жизни. А их нет. Лестница теперь там, куда я ступаю. А бездна на шаг впереди.

* Главный персонаж романа Стендаля "Красное и черное"