Сползши, перебирая пятками, с бархана в тень путник отдышался и огляделся. Бархан защищал его от косых лучей вечернего солнца за спиной. Впереди, шагах ста, почти по ровному торчали две запыленные пальмы окруженные то ли колючками, то ли обглоданными кустами. Может быть не пятизвездочный каравансарай, но хоть умыться-побриться-подмыться наскоро, растянуться в тени, зажевав предпоследний зубчик чеснока, прикинуть что делать дальше, а хоть и заночевать. Всяко лучше, чем в песке на семи ветрах. Приближаясь, он понял, что существуют реальные миражи. Они реальней нереальных миражей, которых не существует вовсе, но они тоже обманывают. То, что виделось издалека пылью-песком на листьях пальм было воплощенным тленом - просвечивающим серо-алым предзакатным небом сквозь изъеденный ветром и временем фитокаркас. Мнившееся кустами было причудливыми корнями, какой-то силой вытолкнутыми из некогда дававшей жизнь земли. Сама она, земля, еще несла на себе гримасу недавней смерти - иссеченость трещинами, ныне заполняющимися песком. Ствол пальмы уже опирался когтистым боком в навалившийся песчаный сугроб. Присесть, опереться на него путник поостерегся. Вместо этого он сглотнул комок в горле, зажмурился, чтобы сберечь влагу слез и направил лезвие ножа, которое достал спускаясь к углублению, где раньше был и бил из земли ключ. Зной ещё был нестерпим, и казался еще нестерпимей от собственной путника слабости - почему он не смог придерживаться простого правила глоток в час? И путника охватила надежная тревога, тревожная надежду. Здесь под ногами может быть еще есть мутная, хилая жидкость. Он начал ковырять, но единственная вода, которую он видел в разлетающихся камнях и песке были капли его пота и слюны, которую он остервенело выпускал с каждым выдохом. Когда он высвербил дыру по рукоятку ножа и засунул туда заскорузлый палец он уперся во что мягко-волглое, как поверхность человеческого языка. Проку от этого открытия было ни на грош - зря он иступил нож. Французский поцелуй с землей, отчаянный и страстный - и одним рывком путник вскочил на ноги и с ревом кинулся прочь, проклиная ушедшую жизнь, которая теперь грозила повлечь и его гибель.
"Лучше мираж - думал он - его легче распознать, им легче любоваться, забывшись ненароком или намеренно. Мираж - почтительный спутник. Он играет по правилам. Раз познав его природу, пройдя несколько шагов в его сторону, уже не поверишь в его манящую близость. Он всегда далек ровно настолько, чтобы не всматриваться, наслаждаясь мечтами о невозможном. Засохший оазис не место в воображении. Он существует. Он - есть. Он не спутник. Мимо него пройдешь, не заметишь, а если отправишься к нему, разочаруешься тем, что судьба привела тебя к нему слишком поздно. Засохший оазис не спутник. Он - брат. Потому что он умер точно так, как скоро умрешь ты и поэтому не успел тебе помочь." Подумав так, путник процедил сквозь щербину в передних зубах горячую едва ощутимую каплю и впервые задумался о том, как провести близящуюся холодную ночь. Ко всему прочему, он рисковал быть съеденным весьма многочисленной живностью, выходящей с наступлением темноты из своих укрытий.