От эмоционального стиля Солженицына, которого Леви, кстати, упоминает в послесловии, Леви отличает подчеркнутая беспристрастность, даже я бы сказал деловитость, обходительность в деталях. Может быть потому что пишет химик, представитель естественных наук не склонный к сантиментам? Такое настроение книги тем более удивительно, что написана она была по горячим следам, сразу после возвращения в Италию. В послесловии Леви оговаривается, что ему показался такой холодный стиль наиболее подходящим, и он заранее решил не пускаться в пространные рассуждения, а писать по делу именно о том, что он пережил. И получилось, что спустя столько лет всё наносное, что могло бы в книге означиться благодаря привнесению в неё чужих мыслей, ссылок на исторические исследования, публикации в газетах, домыслы, весь культурный пласт, не висит на ней мертвым грузом. Она в этом - я подчеркиваю - только в этом отношении легка. Мы смотрим на происходящее глазами очевидца, озабоченного максимальной точностью передачи того, что он лично пережил. Книга Леви граничит с гонзо-журналистикой. Поэтому я убеждён, что даже когда интерес к событиям в ней описанным начнем угасать - я думаю, что этот процесс неминуем в связи с уходом очевидцев и участников в мир иной - её будут увлеченно читать не только в Италии, но и повсюду, где речь будет заходить о людях, прошедших через ад.
В кажущейся холодности ещё одна особенность сокрыта. Леви за счет её не лезет на подмостки - "смотрите, честной народ, какой я весь из себя умный-разумный, талантливый, творческий! Было бы жаль, если бы такой хороший парень сгнил в лагере! Поэтому справедливо, что я выжил." Должен признаться, что читая Солженицына меня такая мысль иногда посещала. У Шаламова, кстати, никогда, но это особенность его эстетики. Хоть Леви и говорит в одном месте, что мысль стать летописцем, засвидетельствовать давала ему силы жить, не сдаваться (поэтому он тайно делал записи, работая в химической лаборатории), однако его отчет прежде всего кажется одним из возможных свидетельство. Он один из пяти процентов выживших. Сколько подобных записей так никогда и не появились, потому что их авторы были отсеяны, умерли от скарлатины, тифа или дизентерии, или же стали жертвой бессудных расправ лагерного начальства! Эта мысль вкупе с холодным стилем Леви, не стремящегося к избранности, наверное одно из сильнейших впечатлений от книги.
Буквально физически ощущаешь тяжесть общих работ, невыносимость лагерного быта, мельчайшие радости его, например, поход в туалет. Всё унижение человеческого достоинства, без злой иронии Солженицына, окинешь взглядом в полной мере! И стратегии выживания, которые едва ли не в большей степени лишают человека его достоинства, чем смерть в тифозном бараке.
Венцом повествования становится описание последних десяти дней перед освобождением Аушвица Красной армией в январе 45 года. Десять дней неразберихи, дезориентации, когда рыскали ещё там и сям ошалелые группы эсесовцев - и горе тем, кто рисковал оказаться на их пути. Постепенный выход за границы повинуясь голоду. Находка мешка с мёрзлой картошкой в поле за лагерем, самостоятельный уход за больными, падающими с верхних нар, чтобы прекратить свои мучения. Я болел дизентерией в немецкой больнице, под наблюдением врачей, на курсе антибиотиков, на капельнице, с жаропонижающими. С питанием. Я не представляю какие страдания испытывали люди, болея в лагерном бараке, в холоде, без еды, практически без питья, без лекарств. И каково могло быть помогать этим людям, зная о риске заражения, который означал верную гибель. А Леви помогал...
Встаёт вопрос - а зачем такое вообще читать? Кроме утоления праздного любопытства. Я думаю, если совсем трезво взглянуть, то стоит хотя бы для того, чтобы оценить всю относительность собственных проблемок, неурядиц. Телевизор слишком маленький, диагональ бы побольше к чемпионату мира. Изжога после пива мучает. Тоттенхэм сезон слабовато начал... Как ценить то, что у нас есть? Ведь столько смертей подстерегает нас в жизни! Не только физических, сколько душевных. Или - хоть и звучит пафосно - духовных. Опыт лагеря крохи оставляет победителями по очкам, а среди выживших большинство так и не могут вернуться к полноценной жизни, оставаясь сломленными, доживая и страдая от жгущих воспоминаний. Быть может есть крупица истины в словах Ницше "что нас не убивает, то делает нас сильнее". Однако она относима к тем редчайшим случаям, когда действительно не убивает. Да и смерть принимает разные обличья.
"Если это человек" или "Человек ли это?"? Традиционно всё-таки последнее, но первое может читаться как условие. И условие, которое громогласно дополняет - т о? И читатель вправе и должен сам вписать завершение фразы.