Когда сегодня Россия во всеуслышание провозглашает свои планы по постройке лунного города это скорее постмодернистский выхлоп, не более. Ясно, что никто никакой город на Луне строить не будет. Что в лучшем случае ограничатся мультяшной презентацией с инфографикой страниц на двадцать. Имперско-фантомная маниловщина. А вот новый роман Дм. Быкова "Истребитель" повествует о том периоде русской истории, когда подобные проекты осуществлялись со всей звериной серьезностью и ставили себе на службу судьбы страны, институтов и предприятий, конструкторов, инженеров, летчиков.
Вообще, об истребительном характере сталинского режима в тридцатые кажется первым сказал Солженицын, напомнив об ИТЛ - истребительно-трудовых лагерях. Впрочем, Быков собственно лагерной темы касается только вскользь, говоря о первом круге шарашек. В самом очевидном смысле "истребитель" - это именно самолет, сперва фашистский, который чуть не сбил летчика Петрова в Испании, а затем советский, при попытке облетать который погибло множество летчиков, в том числе и главный сталинский сокол Чкалов (в романе Волчак. Быков меняет некоторые имена, видимо, чтобы избежать исков жадных до легкой наживы родственников).
В широком же смысле "истребитель" это машина покорения высот, установки рекордов, запущенная в 17 году и усовершенствованная Сталиным. "Первое в мире государство рабочих и крестьян" должно было доказать преимущество своего строя. Для этого в топку истребления были брошены миллионы как раз работящих крестьян, а рабочим навязана истребительная гонка стахановщины. Ясные головы были заперты по шарашкам, а амбициозность молодых людей поставлена на службу не менее истребительной гонке за рекордами.
В романе как бы три стихии - воздух, земля (лес) и вода (лёд). И при ближайшем рассмотрении оказывается, что все три совершенно не приспособлены для жизни человека. Что находиться в них дольше времени, необходимого для фиксации рекорда незачем. Выживание это уважительная цель. Цель властная. Она всё себе подчиняет, но на ней нельзя зависнуть как граммофонной игле на пластинке. Точнее, выживанию требуется стимул жизни, в которую хотелось бы вернуться. А если это ныряние из одного выживания в другое? У Быкова этот вопрос ставится ребром. Кажется, что один вариант ответа это совсеместный уход в смерть как у Толи и Поли - летчика и штурмана, или побег, как у Гриневицкого (решился, потому что вольнолюбивый поляк?) Или зимовка, спячка. Как у старообрядцев в лесу. У полярников на дрейфующем "Седове". В этой спячке вполне можно было пережить большое истребление 1937-38 гг. Наконец, последнее пристанище свободного человека это мтс под Серпуховом, смытое цунами войны. Кажется, Кондратьев единственный герой романа, которому действительно симпатизируешь. Удивительно ли, что он гибнет на руках антигероя всего романа - патологоанатому Артемьева - одного из совершенных "истребителей", мечтающих о войне, чтобы иметь возможность поэкспериментировать над трупами. В 30-ых он был обвинен в убийстве пропавшей жены, жена нашлась, но осадочек остался. Нет, кажется, и журналист Бровман, командировочный Семёнов, и инженер Березин имели дело с призраком, с ведьмой. Почему Крым? Может отсылка к Стёпе Лиходееву?
Сталинские герои - последний извод романтики двадцатых. Их стремительное истребление накануне войны вовсе не случайность. Пришло время одноразовых героев, героев post mortem. Долгоиграющие герои Сталину были не нужны. Внимательному читателю главы "Вождь" это становится понятным.
В эпилоге интересный вопрос - смогли ли 60-ые, вынеся за скобки Сталина, возродить космическую романтику 30-ых? Кажется, лишь внешние её атрибуты. Во всяком случае к такому выводу приводит диалог двух журналистов - престарелого Бровмана и желторотого романтика Корнилова.
Тот же Бровман выносит и окончательный вердикт всей эпохе - будучи её самым верным летописцев он имеет на это право:

"Цель Советского союза была выход в стратосферу, а всё остальное этой цели служило. Это просто такое общесво, которое смогло построить ракету, понимаете? Никакое другое бы не построило. А больше оно ни для чего не годилось." И сам же добавляет чуть ниже на вопрос зачем тогда он прожил свою жизнь: "Всё-таки ... я был очень высоко."