Я бы сказал, что скорее повесть, но вместившая в себя нерв целого поколения. Бунинская нота. Ему нет и шестнадцати, ей тридцать шесть. Воспитание чувств, коррида любви, в которой ведомый всегда окажется внакладе. Личный психологический триллер возвышается до мощной метафоры целого поколения. Поколения, по которому прошлись катком 12 лет гитлеровской диктатуры. Ханна, работающая ныне контролёром в трамвае когда-то совсем молодой была надзирательницей в Освенциме. Читать она так и не научилась. Читать для такой работы не нужно. Главное, она свято берегла свою тайну, отправляя любимчиков из заключенных, которые читали для неё вслух, на смерть. А теперь она просит читать молодого любовника. Пока не решает исчезнуть скорее, чем быть разоблаченной. Только потом повстречается она с ним на суде, куда его, студента права, пригласят в качестве наблюдателя. Замечательная возможность показать контраст между правом, основанном целиком и полностью на писанном слове и безграмотностью. Впрочем, это не должно читаться смягчающим обстоятельством. Беспомощность Ханны на суде и неумение сориентироваться в хитросплетениях слов (она даже обвинительный акт прочитать не смогла), симптом куда более тяжкого недуга. И как со многими болезнями с этой тоже не ясно насколько в ней виноват сам человек, насколько его окружение, наследственность.
Во всяком случае, дров Ханна наломала порядочно. Несчастный рассказчик отравился намертво своими первыми отношениями. Ведь по сути это было эмоциональное и сексуальное насилие. Точно так же, как и между поколениями на стыке 50-ых и 60-ых. Тем, кто родился после войны, пришлось нести груз отцов.
В тюрьме Ханна научилась читать. В том числе и при помощи кассет, которые присылал ей регулярно рассказчик. Это оптимистичный сценарий. Наверное поэтому у книги был такой успех. Люди поверили в сказку. Ханна научилась читать. Да, для неё было уже слишком поздно. В ночь перед освобождением она вешается. Иначе хэппи-энд возвращения в жизнь был бы слишком бравурным. Но и так повесть Шлинка пропитана невероятным гуманистическим пафосом. Кто был слеп может прозреть. Но как быть с теми, кто осознанно высмотрел себе путь зла? Или теми, кто не хочет ничего слушать. Чтобы им читали вслух... Если в услугах молодого поколения старое не нуждается, а убеждено, что от чтения всё зло? Я думаю о семидесятилетних старичках, ветеранах НКВД, вертухаях и следователях, которым во время Перестройки пытались открывать глаза, читая им Шаламова, Гинзбург и т.д. Они прожили всю жизнь, убеждённые в своей полезной службе стране. Были ли среди них свои Ханны? Вспомнил ли кто-то что изучалось в 30-ых на "факультете ненужных вещей", юридическом?
Наверное в этой преступной, калечащей, но всё-таки любви между поколениями кроется тайна перерождения. Если молодое поколение стоит по стойке смирно и только бормочет вдолбленное предыдущими, перерождения не будет. Для меня это главный смысл романа-повести Der Vorleser.