У Селина в "Путешествии на край ночи" невзначай обронена мысль, что обидно было бы прожить жизнь так и не разгадав пресловутых проклятых вопросов. Вроде бы и жил, выходит, попусту. "Жан Баруа", роман французского писателя Роже Мартена дю Гара (Нобелевская премия по литературе за 1937 год) роман как попытка пробиться через бурелом этих вопросов. Только, в отличие от Достоевского, без указующего перста автора. Если бы "Баруа" писал бы Фёдор Михайлович, то вышли бы "Бесы" и кого-нибудь непременно убили.
Жан воспитывается набожной бабушкой. Его мать умерла. Отец - врач, работает в Париже. Он - вольнодумец старой формации, человек сорок восьмого года. Маленький мальчик переносит тяжёлую лёгочную болезнь, и будто смерть цепляется за него своим когтём. Несмотря на всесторонний пресс католичества - в образовании, в быту, в общении с аббатом, больше, чем другом семьи, Жан начинает замечать, что его грызёт червь сомнения. Напористость позитивистской науки, всё новые и новые открытия её и изобретения второй половины века, примат разума над чувством никак не хотят уживаться в голове подростка с верой вынесенной из детства. Инерция выносит его ещё к женитьбе на подруге с первых дней, наивно-набожной, но любящей его искренне. Жан считает невозможным компромисс даже в мелочах, например, поучаствовать в обрядах, которыми буквально дышит его молодая жена и решается порвать с семьёй и отправиться жить жизнью вольнодумца в Париж. Здесь он с группой друзей ставит на ноги как бы сказали полвека спустя "толстый журнал", в центре которого, конечно, борьба за прогресс против дремучего мракобесия, за разум против маразма, за мышление вместо догм. А тут как раз "Дело Дрейфуса" накатилось на Францию волной цунами. Баруа с друзьями в первых рядах проживает все этапы этого величайшего напряжения сил страны со времён революции. (Золя) Но тут с ним начинает происходить метаморфоза. Толкание речей о научном атеизме и скорое торжество науки и хрустального дворца с алюминиевыми огурцами начинает тяготить старого скептика, равно как и юношеский максимализм племени младого, незнакомого, рвущегося к рупорам общественного мнения. Подточенное здоровье всё чаще и чаще даёт сбой. Баруа с сожалением видит, как его дочь уходит в монастырь, несмотря на несколько месяцев проведённых с отцом-атеистом, чтение его статей и ненавязчивые споры о вере. Первый звоночек - когда он попадает в ДТП, последнее, что он успевает пробормотать слова молитвы. Придя в себя, он корит себя за минутную слабость, и даже пишет завещание. Я, мол, имярек, находясь в здравом уме и чистой памяти, не согбенный недугом, не пораженный страхом смерти заявляю, что не верую в бессмертие души, бога и прочие побасенки. Вскрыть в случае моей смерти. И вот тут не понятно. То ли он действительно забывает о письме, то и осозннано оставляет всё как есть, но когда он за пару месяцев до смерти всё-таки принимает Бога и даже причащается, всё выглядит так, будто в нём действительно произошла метаморфоза. Он вернулся к Богу. Священник и жена, с которой на старости лет он снова сошёлся, сжигают потрясшее их завещание...
Всё выглядит в описании достаточно скучно, однако самый смак романа не в действии, а в потрясающих и метких диалогах. Описания сведены до дидаскалии, необычной для романа. Диалоги, диалоги, диалоги. Причём не отдающие графоманством как в худших вещах Достоевского, где все говорят одним и тем же языком и по сути просто говорящие головы автора. Даже не диалоги Платона, а живые, с глубокой психологией, не отменяющей глубину копания философских материй.
Быть искренним, жить в гармонии со своими убеждениями. Так жил Люс, старший товарищ Баруа, умерший незадолго до него самого, но не хватаясь за соломинку религии. А что же наворотил этот Баруа со своим богоборческим завещанием?
Всю жизнь его сопровождала статуэтка репродукция "Восставшего раба" Микеланджело. Есть, вероятно, в этом некий смысл. Некоторые люди рождены, чтобы вечно искать. Нигде не находить покоя. Мельмотами скитаются они от одной доктрины к другой, но нигде они не дома.
"Жан Баруа" - великий роман о муторном времени поиска и раздрая, уходящих дуэлей и приходящих концентрационных лагерей. Печать эпохи в нём необычайно глубока и рельефна. Не зря Ханна Аренд так хвалит его в "Истоках тоталитаризма".
Своим настроением мне он напомнил "Волшебную гору", хотя Манн писал свой роман о кануне Первой мировой после её окончания, а Роже Мартэн дю Гар незадолго до. Но много в спорах Баруа и его друзей от долгих диалогов Сеттембрини и Нафты. Та же напряженность мысли, те же границы убеждений - утёсы, о которые разбиваются волны такой глубоко человеческой жизни с её страстями и страхами.