Вы можете осудить меня за этот пост. За слишком личное. Это ваше право. Мое право – помнить об этом и писать…

7 ноября
День тридцать первый
Потихоньку собираю сумку. Стягиваю в кучку занавески, посуду. Видимо, я буду переезжать на отдельную площадь. К самостоятельной жизни готовлюсь.


Да, как-то отпуск подходит к своему завершению слишком быстро. И было одно событие, о котором меньше всего хочется писать. Тетя Валя. Ее больше нет. Она умерла.
Это страшное слово «умерла». Страшно оставаться одному, ведь кажется, что поддержка ушедшего из жизни человека была так важна. Маме моей тяжелей всего. 32 года как нет матери, 28 лет отца, 5 лет назад умерла средняя сестра, и вот теперь – старшая… Одна на всей земле… Да и у меня тети родной больше нет… тети, которой я могла сказать больше, чем остальным… Больше некому…
А сыновьям каково? Каково, когда больше НЕТ мамы?
Я успела поговорить с тетей Валей за несколько дней до смерти. Последними ее словами было «не хочешь ты меня ничем порадовать» - это она о моем замужестве… если бы знать…
Вечером она еще разговаривала, шутила со своими сыновьями, готовилась к операции… А через пять часов приступ и все…

Утром 26-го позвонил Вова: «Мама в тяжелом состоянии. Надо, чтобы вы приехали».
Мы ехали с мамой и всю дорогу слезы не успевали высыхать на глазах. В салоне автобуса играла музыка – классическая – Бах, Бетховен, Чайковский, Шопен, «Ромео и Джульетта» Прокофьева… И «Маскарад»… Музыка сводила с ума, нагоняла тревогу. Помню, я взглянула на часы. Было начало третьего. Тетя Валя умерла в 15:25. Когда мы приехали в Кишинев, мы еще этого не знали…
Вова встретил нас на автовокзале. Мы ехали в машине и молчали. Не было слов, была тревога и тяжелое предчувствие…
Тяжелую весть принес другой брат – Сергей. Красивый, надменный парень… когда я его увидела, я была поражена – он плакал… я даже не предполагала, что он умеет плакать…

Скорбь показывает людей другими. Смерть предоставляет возможность показать себя с иной стороны. Взрослые сыновья плакали, и было страшно видеть чужие слезы… мужские слезы…

Кишинев. Мы у Вовы. Его жена собирает в дорогу детей. В тишине мы пьем чай. С утра ничего не ели, не до того было. Хорошо, что есть люди, которые способны в такой ситуации разумно мыслить…

Мы по дороге на юг Молдовы. Недавно пришедшая весть еще не может быть адекватно воспринята. Я на заднем сиденье, смотрю на проплывающие за окном картинки Кишинева. Память отсчитывает назад годы и перед глазами встают эпизоды из прошлого. Моего проживания в этом городе. Эпизоды, теснясь и толкаясь, проскакивают как кадры киноленты или видеоклипа… Их не описать… Лейтмотив один – тети Вали больше нет. Тогда была, а сейчас – НЕТ. Рукой сдавливаю горло, чтобы хоть как-то сдержать слезы. Не хочу, чтобы мама их видела… они еще будут у нее… лучше позже… как можно позже… но слезы не удержать… начинается кашель…
Время от времени кашляет мама и Вова… Возможно, это тоже слезы…

Ну вот мы и в Тараклии. Дом пустой, но чисто… белоснежные занавески, белоснежные полотенца, ни одной грязной тарелки. И это женщина, у которой 8 лет назад был тяжелейший инсульт, которой через месяц должно было исполниться 70 лет. Ощущение, что тетя Валя вышла на минуточку. Она сейчас вернется. С этим ощущением я прожила здесь 9 дней.

Мы долго не спим, мы говорим. Говорим, как о живом человеке.

Утро. Невестки явились, принялись все мыть. Господи, ну почему эти 25-летние малявки обсуждают уже ушедшую из жизни женщину?! Заметили грязный потолок. Полгода не замечали, а тут заметили! Как в дыму я вижу, как они выбрасывают в мусор старые полотенца, мыло, стеклянные банки. Им это больше не надо. Мужья им купят. Все купят. Я злюсь, меня бесит их отношение, я в ярости тру стекла дверей и жалею только об одном, что НИКОГДА при жизни я не предлагала тете Вале свою помощь.
Осуждение… я знаю, это страшная вещь… но я не могу не осуждать… Для кого-то горе, для кого-то освобождение от жесткой свекрови. Неужели нельзя скрыть, из приличия скрыть свое безразличие?

В половине второго приехали машины из Кишинева. Хозяйка вернулась в свой дом…

И мы будем сидеть у гроба весь день и всю ночь, бесконечно жечь свечи, молиться, вспоминать, плакать.
- Шо плачешь? – спросит старший Вовин сын. Ему 6,5 лет. – Че глаза красные?
Детки притихли. Они чувствуют, что в доме должна быть тишина.

Кофе, разговоры. На 3-4 часа мы уходили спать. Всю ночь не спал только Сережа.
- Мама, - тихо говорит он, - если бы мы могли купить тебе жизнь, мы бы купили… Но жизнь нельзя купить…

Люди… они шли бесконечным потоком, несли цветы. Люди прощались…

Такой тоски в глазах у Сергея я не видела никогда. Мне так хотелось поддержать его. Но как? Слова бессмысленны. Да и не знаю я таких слов. Я подошла и обняла его за плечо. Он вздрогнул от неожиданности, и чуть-чуть дрогнул…

Тяжелые песнопения – местный обряд прощания… «Вы придите, посмотрите, жизнь окончена моя».
Сердце рвалось на куски, и я уже не вытирала слезы. И вдруг что-то прозвучало внутри: «Не плачь. Посмотри на небо».
Я поднимаю глаза, я вижу небо… серо-голубое октябрьское небо. Но, Боже мой, какое чистое! Теперь она там?

Вечером на землю упало несколько капель дождя…

-Лиза, это последняя мамина просьба, - сказал Сережа и протянул увесистый пакет.
Я поняла, что это деньги.
- Мама с пенсии собирала. Говорит, отдайте девочке, ей некому помочь…

Я снова плАчу. В мозгу не укладывается, как человек, страдающий от тех болезней, которые были у нее, в такую минуту мог помнить о ком-то еще. Я так не умею…