Посвящается Г.Г. Маркесу
и сокровищам гетьмана Полуботка....

Искусственные царапины на невидимых пленках пространства. Старая мебель, тяжелая, громоздкая, странная, отжившая свой век. По углам кто-то распылил бархатные вязкие тени. В них прячется нечто спокойное и вместе с тем не живое и не мертвое, нечто стоящее на границе снов, мира живых и мертвых, ленивое, вечное, простое.
На массивном бюро валяются свечи. Тонкий слой пыли создает особенную фактуру поверхности, накладываясь тончайшим миром, поверх всего сущего, и несуществующего еще пока.
На стенах портреты, может это дагерротипы? Нет, просто старые фотографии, затемненные смазанные лица, руки, складки одежд. Может это оторванный от мира ходожник-фотограф создал шедевры сам не зная об этом, а может они так органично сливаются с комнатой, что их качеством в данном случае можно пренебречь.
На темном диване с частичным матовым блеском, разбросаны тусклые монеты.
Вот высвечен слабо угол рамы картины полотно, которой навсегда останется темным пятном теплой густой сажи-тени.
Подсвечники, бронза, хрусталь. Ржавчина в тишине. Крик повисает беспомощно невидимой паутиной на стульях уснувшего времени. Лист бумаги громко падает рассекая пространство то ли комнаты, то ли лесной чащи. И падает на мох спящих сомнений уставшей вечности.
Что же? Что же, что же я тут забыла? Что я забыла тут, в микроскопическом государстве микроскопических лабиринтов пыли, крошечных пространств, муравьиных тропинок лишенных навсегда своих путников, увязнувшей в сонной неге страсти, легкие следы ног далеких сказочных карновалов?
Ах, да! Вот они! Мои часики! Как только луч света подскользнулся об из золотую поверхность, я их сразу узнала! Стало чуть больно глазам.
Моя прелесть! Идем же, идем же, идем отсюда! Идем через стекла смутных чувств, неясных желаний и мыслей туда, к маленьким белым снежинкам, исключительно доброты только ради смягчающих контуры смеющихся, дерзких, дразнящихся уличных фонарей!