Как сказано в какой-то псевдооккультной книжке, в Агни йоге, что ли, "Надо - и муравей гонцом будет!" Это, конечно, так и есть: если до какого-то знания - или понимания, или чувства - дозреть, то оно приходит, так или иначе, и видно потом во всем, разлито вокруг. Но вот бывают такие странные муравьи - пришел, явно гонец, а не просто так, что-то принес, ты вроде взял и даже как-то понял. А вот что принес, что понял - тут ясности никакой. Не ко времени как-то, что ли.

Рассказ этот тех благостных времен когда я был классе, наверное, в 5-м или 6-м, сейчас трудно сказать точно. Было дело в городе Боржоми (том самом). У меня там жили бабушка с дедушкой и я у бывал у них почти каждое лето. "Юг - это край, напоминающий рай" сказано как раз про те места.

Бабушкин дом - большой, деревянный, на 4 семьи - стоял прямо напротив санатория, который потом сгорел, и на его месте построили пансионат под названием "Бахтриони". Что это означает я не знаю, возможно что-то географическое. Он там и до сих пор, но только Боржоми уже давно не курорт союзного значения, за отсутствием оного союза. 4 упомянутые семьи заслуживают отдельного рассказа, но об этом в другой раз.

Я пропадал в Бахтриони подолгу, ходил в основном в библиотеку, а еще заводил интересные знакомства и присутствовал на курортных мероприятиях типа танцев (было уже интересно) и прочих культмассовых посиделках-побегалках. Работники знали кто я и чей и пропускали беспрепятственно. Публика была обычная советская профсоюзная, но иногда кто-то явно выделялся, сразу привлекая мое уже тогда тренированное внимание. Со сверстниками мне было не очень интересно, да их там и не было, сколько себя помню я всегда дружил со старшими, потом взрослыми. Сейчас конечно не так, все размылось. "Страшно не то, что мы взрослые, страшно что взрослые - это мы." Это, кажется, Линор Горалик сказала, я не уверен, повторяю с чужих слов, но кто бы не был автор - мое ему почтение. И извинения, если я в чем-то переврал цитату. А по утрам я ходил бегать и подтягиваться на перекладине футбольных ворот на вплотную примыкавший и к дому и к пансионату городской стадион.

Как-то раз, в сонное послеобеденное время, меня окликнул на балконе пансионата приехавший пару дней назад откуда-то из России здоровенный детина, молодой еще парень. Что-то вроде "Пацан, это ты там по утрам бегаешь?" Обращения такого я уже тогда не терпел, но затем последовало: "А можно я с тобой буду, а то тут..." и пренебрежительный взмах рукой. На следующее утро он и впрямь появился на стадионе. Наколки на нем были, как я теперь понимаю, весьма представительные, а накануне к нему приезжала какая-то грузинская делегация на двух черных "Волгах" с занавешенными задними окнами. Были тогда, если кто помнит, такие занавески, вместо тонировки. Сидели, о чем-то тихо говорили. Люди были какие-то... веские, что ли. Звали спортсмена, если я правильно помню, Сергей.

Вот он-то и любил петь эту песню, вечерами, когда было нечего делать. Немного выпивал, садился на балконе, брал гитару и затягивал. Пел он отлично, а играл плохо, еле-еле 3 "блатных" аккорда. Я уже тогда лучше. Так что иногда я ему аккомпанировал, подпевал, и конечно вовсю переживал текст, который он поначалу сопровождал для меня комментариями. А в первый раз он мне сказал: "Хорошие есть, Сань, песни. Но блатные." Мне - 6-й класс, переживал я соответственно.

- "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела, и в тихом парке музыка играла, //И было мне тогда еще совсем немного лет, но дел успел наделать я немало!"
Ну тут понятно, романтический герой.

- "Лепил я скок за скоком, а утром для тебя, швырял хрусты налево и направо, //А ты меня любила, но часто говорила, что жизнь блатная хуже, чем отрава!..":
Скок - это тебе не надо, а хрусты - это деньги!

- "Однажды ты со шпаком стояла на скверу..."
Что эта конструкция стилистически сомнительна я, конечно, понимал уже тогда, но - по тогдашнему же пониманию - как выразительно, ага!

-"Он пьяный был, обнял тебя рукою..."
Вот она, завязка.

- "Однажды поздно вечером я стал вам на пути, узнав меня ты сразу побледнела, //его я попросил тогда в сторонку отойти и сталь ножа зловеще заблестела"
Тут тоже комментариев не нужно.

- "Когда вас хоронили, ребята говорили, все плакали, убийцу проклиная //И дома я один сидел, на фотографию глядел, и ты мне улыбалась как живая. //Любовь свою короткую залить пытался водкою, но воровать боялся, как ни странно, //И влип в исторью глупую и как-то опергруппою я взят был на бану у ресторана"
Тут тоже ясно, все предопределилось уже давно, и не потому, что фарт прошел, а вот так надо... А главное - каков страдательный залог, а?

- "Сижу я в несознанке, жду от силы пятерик, случайно вдруг раскрылось это дело //Пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик, сказал: "Не миновать тебе расстрела!"
Нет тут случайности. И не по причине "Принципа неотвратимости наказания", что это просто декларация я знал уже тогда, а - фатум, понимаешь ли!

- "Но скоро мне зачтется мой последний приговор, и скоро мы увидимся с тобою, //И поведут меня тогда в браслетах на тюремный двор и там глаза навеки я закрою!"
Да, так. И чувство космического одиночества - вот тогда я ясно понимал насколько это безнадежная штука, которая никогда не заканчивается. И не потому, что расстреляют, это как раз не страшно.

Примерно так каждый раз "Я, шестиклассник, пионер" и думал. Публика тем временем утирала слезы. Столовские тетки приносили исполнителю домашние пирожки. Дамская часть отдыхающих, кто постарше, говорила "Эх, Сережа..." Кто помоложе - ну, сами понимаете, таких взглядов я с тех пор не видел. Прошло уже больше трех десятков лет, но помню я это дело довольно ясно. Какую-то тропинку в топологически сильно нетривиальном (если кто учил такую математику) внутреннем мире этот "муравей" мне явно проложил. Тут дело не в том, что школьник с недоразвитым вкусом впечатлился сомнительного качества блатным фольклором. Какая-то ситуация за всем этим мне тогда виделась. И чувство какое-то выкристаллизовалось, как было сказано вторым исполнителем выше.