"Настоящему Коту и в декабре - март". А если февраль?

Мой Февраль это.... Пепел. Нет, не от сгоревшей надежды, не от обугленного сердца, не от разбившейся мечты... Пепел памяти. Тот что пахнет лавандой и перечной мятой. И на вкус - как горький миндаль.
Воздух - морозный, прогорклый, густой. Как... кокаин (?) Пьянит. Не окрыляет - прижимает к земле, втаптывает в нее. Но дает такое ощущение нереальности. Безграничности. Безвременья.
Если заглянуть в глаза моему Февралю, то можно увидеть… небо. Светло-серое, высокое, как свод церкви, безграничное, как горе матери, потерявшей единственное дитя. Небо в черных точках беспутного, бестолкового воронья (опять пепел?). Небо, тысячу лет назад отражавшее удары колоколов первых православных соборов Руси (тогда еще не Всея). Отразившее. И вернувшее мне все эти колокола – все, до последнего звона, до последнего удара.
И чудится в бесконечном беге по обледеневшим городским улицам – тонким, серебряным, как шприцевая игла – падает Колокол. Падает, бьется, теряет голос. Глас Божий, Глас Людской смешиваются в предсмертном крике падающего колокола. Навсегда. И телом ощущаешь силу удара, и серый лед вздрагивает под ногами. Споткнуться, упасть, выставив руки перед собой, приземлиться на ладони. И глядеть, глядеть… в пустоту. Расширенными от напряжения глазами вглядываться в глубину городской обледенелости <«… Ох и намучились мы, а святая вода – на метр из святого и серого льда» (с - Башлачев)>… Следы, нет – всего лишь отпечатки обуви – свои, чужие… И вдруг. Там. На. Дне. Обнаружить Весну. Даже не Ее, а самое Ее предчувствие. Предвкушение. Но проще говоря – сквозь толстую корку льда увидеть асфальт. Тот самый, по которому летом босиком, наперегонки с Ветром.
Мой Февраль – это Бред. С большой буквы.
Голоса. Ни одного моего, но все – во мне. Смех («Солнце…» - я? почему?), крик («Я ненавижу тебя!» - меня? за что?), плач («Помоги мне…» - тебе? чем?), шепот («Я тебя не отпущу…» - а я и не убегу…). Ну что еще?
Пепел. Как само собой разумеющееся.
Солнце. Не. Взойдет. Веришь?
Бред.