В эту эпоху блогов уже немногие готовы признаться в том, что вели обычный дневничок, выбирали для него тетрадочку посексуальней и тщательно прятали его среди полок и выдвижных ящиков. В то же время таковых немало. Я отношусь к тем, кто признаются, что вели его, но не хотят об этом вспоминать. Дело в том, что когда прошло меньше года с момента, как я бросил это дело, я читал его  диву давался - и как я мог быть таким глупым, как мог так думать, как мог такое писать. Мне было стыдно за самого себя перед самим собой. 

Те дневники сурово отличались от нынешних. Они могли быть не до конца личными, но всё же это было что-то своё сокровенное. Сейчас я уже не понимаю, какой смысл вообще писать для самого себя, только одного. Впрочем, с моей-то памятью в этом был некоторый кусочек рационализма.

Я уже давно не перечитывал свой дневник. Точнее, их кажется было два. Я даже не знаю где они вообще. Но я хорошо помню, когда я перестал вести дневник.

Последней записью в моем глупом детском дневничке было письмо бабушке. Только сейчас я понимаю, почему на этом его существование прекратилось - эта запись, самая длинная и самая откровенная, перевернула страницу.

Была, кажется, поздняя весна, около пяти вечера, я сидел в соседнем со своим дворе, качался с ним на качеле и разговаривал ни о чем. Мама позвонила раз, другой, третий, сказала идти домой. От такого неуважения к моему личному подростковому пространству и времени и даже начал беситься, но когда она  очередной раз позвонила я попросил его подождать у подъезда, сказал что я скоро. Я поднялся, и прямо в прихожей мама это сказала - "бабушка умерла". Я довольно нелепо сполз по стенке и зарыдал. Так же я рыдал без остановки ещё два дня. В тот же вечер мы вылетели в Иркутск. Я наблюдал за этой глупой процедурой похорон и думал, что раз все знают, что она всегда мечтала о кремации, чтоб её тело не валялось и не гнило в земле, то почему нельзя так сделать. Но сказать я ничего не мог - с того момента в прихожей стоило мне раскрыть рот как из него вырывались хрипы и хрюканья сдавливаеых рыданий. Я всё прокручивал все годы моего детства, проведенного с ней а не с родителями. И всё отчетливей стучала мысль о том, что никто и никогда в этой жизни, совершенно никогда не полюбит меня так сильно, как она. Я вообще до сих пор не представляю как можно так сильно любить человека. Не понимаю, почему имея трех родных внуков она так сильно любила именно меня. Я всегда знал, что она думала обо мне просыпаясь и засыпая, всегда ждала звонка, а когда я приезжал в гости, особенно переехав в Москву, у неё всегда катились от счастья слезы, и она обнимала меня так сильно, что было трудно дышать.

 Когда умирают самые близкие люди - все всегда думают одинаково. Все без исключения жалеют о том, что не успели им сказать, не успели для них сделать. Так и я до сих пор до боли в груди жалею о том, как редко говорил ей, что люблю её, зная, насколько это важно для неё. Я всё говорил и говорил с ней, и никак не мог остановиться. Говорил, глядя на гроб, опускаемый хмурыми уставшими гробовщиками в яму на старом истыканном ржавыми перекосившимися крестиками и надгробиями. Говорил в машине, говорил перед сном и в самолете в Москву. А когда я прилетел, я, как видимо склонная к символизму и страшно падкая на запахи личность, закутался в её шаль и полночи писал. Писал всё то, о чем хотелось бы ей сказать и рассказать.

Когда людям очень плохо, они обычно обращаются к богу, спрашивают почему им так плохо и почему жизнь так несправедлива. Я же бычно думаю о ней. Ужасно жалею, что не верю ни в бога, ни в то, что умершие до сих пор где-то тут или там или вообще где-то. Я стараюсь не думать о том, что она просто умерла и всё. Что она не знает, как сложилась сейчас моя жизнь, с кем я , как я. Что она не знает, как часто я о ней вспоминаю, и как часто жалею, что не говорил ей, что люблю.

Пожалуй, именно тогда, с этой записью в тетрадке за сто рублей в твердой обложке и закончилось моё детство. То детство, когда ты чувствуешь абсолютный имунитет ко всем бедам на свете. Счастливое наивное детство, когда у тебя есть всё, чтобы не бояться мира. И вдруг чья-та остановка сердца заставляет тебя задуматься о постройке своего личного забора. Моя стройка началась с точки в последней записи своего глупого дневничка, а мама очень помогла перевернуть страницу, постирав через несколько дней эту шаль, которая пахла таким родным и любимым запахом человека, которого больше нет.