Ты заснул во время нашего разговора. Твоя голова медленно опустилась на подушку, а глаза закрылись. Дыхание выровнялось, и ты сунул обе ладони под голову, уткнувшись носом в край одеяла. Я провожу рукой по твоим волосам, и веки твои слегка дрожат. Ни слова не сказано более, с тех пор как ты ушёл гулять по каким-то другим мирам, водить знакомства с другими девушками, и искать что-то другое, то, чего не можешь найти здесь - хорошего друга, билет на поезд в неведомую страну, любовь всей своей жизни или просто кошку в дом. И пока ты нарезаешь спирали по окружности своего ли, чужого ли сознания, я встаю и неслышно одеваюсь, наматываю на шею шарф и набрасываю на плечи пальто, а сумку, пожалуй, оставлю здесь: на что она мне? А вот ты, когда проснёшься, вернёшься из странствий, усталый путник, будешь искать меня, сначала неспешно приняв вертикальное положение, позовёшь меня, быть может, даже по имени, потом переберёшь в голове ещё пару прозвищ и кличек, которые слышал в обращении ко мне, а затем придумаешь ещё с десяток других, своих собственных наименований меня, но я всё равно не отзовусь. Тогда ты выйдешь из комнаты, неуверенным шагом пройдёшь на кухню, попутно заглянув в ванную и туалет, затем посмотришь под кроватью и - чем чёрт не шутит - в шкафу. Вылезешь зачем-то по пояс в окно и будешь долго разглядывать улицу, пока декабрьский снег не припорошит твои ресницы. А вот затем ты сядешь на кровати и уронишь голову на ладони, зачем-то. Быть может, даже заплачешь. Чуть погодя возьмёшь себя в руки и найдёшь мою сумку, в которой - мобильник, деньги, проездные, паспорта... Куда? зачем? почему?
Пока белый снег кружится, плавно опускаясь на землю, а ангелы небесные сидят на крышах и трубят в свои трубы, пока пух из подушки медленно опускается на твои разъярённые, но обессиленные плечи, пока время застыло в неудержимом своём полёте-прыжке, я тихо и не спеша оставляю следы на первом снеге, тонким покровом, лёгшим на улицы, поля и крыши домов. Мои ботинки оставляют рельефные следы, которые, впрочем, через некоторое время исчезают под новым снегом, сыплящемся с неба. Я иду на окраину города, к заброшенной железнодорожной ветке, никто не знает, куда она ведёт, никто не знает, а я узнаю. А я узнаю; и когда бесшумно, в белёсой тишине, ступлю на проржавевшую, но сверкающую шпалу, опущу голову, и слёзы из моих глаз прорежут чьё-то небо, словно раскалённый нож - масло. Ветер запутается в пшеничных волосах, сыграет причудливую мелодию на зубах, да и спрячется за правым ухом. В левом кармане растает снежок, а я уйду насовсем.
Но возможно я вернусь, следующей весной: кто знает наверняка, куда ведёт эта дорога?