Ранним утром, когда солнце уже позолотило верхушки деревьев, но ещё не доползло до зенита, выжигая всё добела на своём незамысловатом пути в лодке бога Ра, а небо - чистое, ровное, цвета свежей изумрудной глазури, которой человек на лестнице, чинящий провода, прислонив лестницу к стене дома, покрасил его: на карманах его рабочей куртки видны следы краски того же цвета, тогда сны, которые мы видим, те самые, что запоминаются последними и бывают самыми фантастическими, самыми сказочными и яркими, самыми страшными и прекрасными, дурацкими и волшебными, тогда эти сны, хрупкие и прозрачные как самый чистый горный хрусталь, истончаются настолько, что почти прозрачной плёнкой прилипают к нёбу и языку спящего. Первые сказанные утром слова горчат - а у кого-то наоборот, сладкие, как сахарная вата на празднике. Чужой сон можно попробовать украсть, поцеловав спящего человека в губы, тогда, возможно, если не раскрывать рта и закрыть глаза, можно увидеть его сон - мимолётно, будто краем глаза, увидеть и тут же забыть, будто ничего и не было, будто всё - приснилось.

Музыкант собирал свои сны в аккуратную стопку на тумбочку у кровати. Тонкие листы снов были перевязаны прочной лохматой бечёвкой, которую он потихоньку воровал в порту у моряков - им вроде и не нужна, а ему пригодится, тем более что укротить непокорные сны можно только чем-то, что способно справиться с солёным бушующем морем, поэтому бечёвка лучше всего подходила для этого. По вечерам при свете масляной лампы сны тихонько шелестели, будто ветер перебирал страницы, если замолчать и хорошенько прислушаться, можно было услышать, как они поют о других мирах, людях, чьих-то приключениях и путешествиях, о том, как здорово летать среди облаков, обгоняя птиц, как трепетно и немного страшно гладить шкуру красного, словно кровь, дракона высоко в остроконечных багряных горах под перламутровым небом, как сказочно плыть наперегонки с русалками, опускаясь всё дальше на дно бирюзового океана, путаясь в лабиринтах кораллов и глубоководных рифов, разглядывать причудливых разноцветных рыб необычной формы. По утру Музыкант, только размежив веки, тонкими пальцами аккуратно снимал с языка очередной сон, неглядя разглаживал его на коленях и добавлял к уже имеющейся стопке. Раз в месяц один из его снов крала немая черноволосая, черноокая цыганка, что продавала специи в лавке на другом краю города: рано-рано утром, ещё когда солнце даже не думало показываться над горизонтом, а воздух настолько прозрачен и свеж, что, казалось, звенит от восхищения окружающим миром, когда утренние сумерки только-только начинали заниматься и ветер засыпал на ветвях дубовых деревьев на аллеях города, она забиралась в распахнутое окно квартиры Музыканта, который жил на первом этаже старого кирпичного дома, садилась на подоконник и молча смотрела на него, воображая, должно быть, какие сны он сейчас видит. Ходили слухи, что лучшие, самые острые свои специи она делала как раз из чужих снов, каждую ночь воруя один сон у кого-то из жителей, но на самом деле крала сны она только у Музыканта - такие они были волшебные, красочные и сладкозвучные. Когда ветер лениво сползал с ветки в ближайшем парке, цыганка тихонько садилась на край постели Музыканта, ласково проводила рукой по его волосам, осторожно наклонялась и касалась губами его губ - ненадолго, но достаточно, чтобы унести тайну его сна с собой. Музыкант не просыпался, но ворочался в своём сне, едва хмурился и пытался ухватить сон, удержать его, но тот словно песок просачивался сквозь его пальцы. У окна цыганка оборачивалась и едва заметно улыбалась, глядя на спящего, а потом исчезала, уходила так же как и пришла. Наутро Музыкант ничего не помнил, лишь сидел растерянно на кровати, задумчиво проводил рукой по пересохшим губам и глядел, как ловкий ветер качает ставни раскрытого окна.

Настроение сейчас - утренний город