[300x199]По утрам они сбегали в город. Надо было выйти сразу, как кончались предрассветные сумерки, а туман ещё с полчаса висел над городом, и они бегали в нём, словно запутавшиеся в лабиринте дворов дети, хохотали, и хохот этот, усиленный стенами домов и смягчённый ватой плотного тумана, звенел в переулках на другом конце города, залетал в окна и навеивал разноцветные сны всем спящим. Когда туман рассеивался и дул лёгкий бриз с набережной, а на другом её конце виднелся Памятник, они ловили друг друга и, смеясь и выплёвывая клочки тумана из глоток, глубоко дышали свежим солёным воздухом, который резал лёгкие, заставлял волосы виться, а радужку глаз - блистать невиданной лазурью или глубоким тёмным кобальтом.
Затем они шли по набережной до самого Памятника, где уже сидели одинокие рыбаки и мечтательно и немного грустно смотрели вдаль, вспоминая или мучительно забывая свои воспоминания, а кто-то просто безмятежно удил рыбу, думая о своём. Чуть позже на набережную приходили мальчишки, пускали в море сложенные из плотной белой бумаги корабли и долго смотрели им вслед, пока те не исчезали в дымке за туманом, нависающим над морем, словно небо. После они бежали в бакалею и покупали там слоёные конвертики, жевали их на ходу и скрывались во многочисленных переулках Города, теряясь во дворах, играя в салки и прятки, ища и находя клады, но мысли их были устремлены к морю, солёному, как рыба, и безмятежному, как сон мудрого старца в сединах.
Взявшись за руки, они бродили по переулкам города, стремительным шагом пересекали улицы и скрывались в новых тупиках и узких улочках, иногда выходили на бульвары и скверы, а раз в месяц случайно набредали на Площадь, где проходила ярмарка и толпился народ, и над всем этим нависали яркие флажки и покачивались старые, тяжёлые и пыльные фонари. Утром, когда все ещё спят или уже спешат куда-то по делам, открывают ставни и стряхивают пыль с подоконника, кормят кошек или зубрят гранит такой странной науки, они терялись в переплетениях дорог, но к полудню или около того всегда выходили на речную набережную, пробегали мимо пары переулков (из одного дуло прохладным и немного затхлым ветром и в нём всегда было безлюдно, а из другого часто доносились звуки скрипки, будто бы вполне материальные, мелодия вилась над набережной и уходила всё в тот же туман над морем, чтобы пропасть там, возможно навсегда), заглядывали в старый магазин без вывески, брали чай, кофе, хлеб, сахар, молоко - что ещё обычно берут двое, чтобы скоротать время, прогнать его побыстрее, чтобы не задерживалось?
В квартире-студии, где жила она, была только большая комната, маленькая уютная кухня, кладовка да уборная, а больше и не требовалось, разве что пара метров тёмного коридора, от которого мурашки по коже бежали даже в светлое время суток. Где жил он, никто не знал, но часто приходил к ней, особенно по вечерам, совсем поздно, когда прочие люди ложились спать и читали сказки на ночь. Через час после ухода засидевшихся в сумерках рыбаков, он обычно появлялся, мягко перешагнув порог её жилища, из ниоткуда. Возможно, днём, проводив её и выпив чаю на кухне, сидя на скрипучем стуле и глядя, как она гладит ветер, сидя на подоконнике, он и исчезал в никуда - а что, с него бы сталось, думала она иногда.
У неё было умопомрачительное вязаное зелёное платье-свитер до колен и лёгкая походка, она любила забираться на стул, поджав под себя ноги, и слушать его с удивлённым и задумчивым взглядом, а он рассказывал и рассказывал, говорил, иногда нараспев, иногда шёпотом, иногда придумывал на ходу очередную сказку, и тогда ей хотелось провалиться в неё, как в колодец. Но она вставала и подходила к окну, открывала его, и они садились на широкий подоконник и глядели на Город и слушали.