Сейчас уже прошло достаточно времени, чтобы предаться крымским воспоминаниям. Во-первых, они еще не изгладились, даже загар еще не сошел, а во-вторых пасмурная московская погода и осенний холодок весьма к таким воспоминаниям располагают.
Итак, крымское утро в Гурзуфе. Просыпаешься и сквозь кисейную занавеску видишь голубую туманную дымку, скалы и еще бледное утреннее небо. Если подняться на локте, то увидишь и море, густо зеленое, кобальтовое у горизонта, линию галечных пляжей, тонкие иглы мачт у скал и белое острое пятнышко, оставляющее пенный след - утренний катер.
А теперь можно разогнуть локоть, снова упасть на подушку, прикрыть глаза и подумать о том, что впереди длинный-длинный день, размеренный и неторопливый, солнечно-хвойный. Хорошо бы поехать в Алупку, а может и не поехать.... Лениво текут мысли. Ну все.
Умываться, завтракать - и на пляж. На пляж, шлепая сандалиями по булыжникам гурзуфских горок, на пляж в коротком льняном сарафане и с ярко-желтым полотенцем цвета концентрированного солнечно-пляжного счастья, мимо лотков с сушеной камбалой, креветками и мидиями, браслетами из ракушек и причудливыми оранжево-желтыми пупырчатыми фруктами. По набережной с ее розовыми цветами олеандров и акаций, среди полураздетой толпы: шоколадных грациозных девушек, толстых тетушек в шляпах разной степени нелепости и огромности, вопящих детишек, ярких летних маек, купальников, парео, татуировок, стразов в пупке, браслетов на ножках, мужественных бицепсов, внушительных животиков, и все это стремится к огромному, с бегущими искрами, источающему йодистый запах морю.
Первое прикосновение воды, холодное, но все равно желанное после мучительных шажков по острой гальке. Заплыв. То хорошо, то страшно. Можно залезть животом на верткий буек и замереть в хрупком равновесии, а можно отплыв подальше стащить с себя верх от купальника и ощутить иголочки холода и щекотное пробирающее движение воды там, где ткань уже не защищает.
Загорать я любила на пирсе. Забиралась на верхотуру и царственно созерцала бурлящий детский лягушатник, прибрежный почтенно-пенсионный бегемотник, девушек, картинно умащивающих бедра кремом для загара и картинно сгибающих ногу в колене для календарной позы; осоловевших от жары поклонников загара, запихивающих и без того скудно прикрывающие их завязочки и треугольнички, так скажем, в расселины своих жарящихся тел; любила я также наблюдать за прыжками с пирса юношей, красующихся перед подругами; пап, красующихся перед сынами; сынов, прыгающих под строгим надзором пап и выныривающих под их поучения.
Утомившись созерцанием блеска и плеска, можно было вернуться к неподражаемой и изысканной Джейн Остен с ее длинными и сдержанными речевыми периодами, откуда внезапно, как игла в диванной подушке, вдруг вныривала ехидная шпилька. Можно было, не торопясь и улыбаясь насладиться фразой. вроде этой:
"Сэр Джон, заметив бледность Марианны, ее худобу и рассеянность, проникся таким сочувствием к измученной девушке, что тут же рассказал всю возмутительную историю на ушко своему соседу по столу".
Или вот:
"Она стола кротчайшей из жен, ее супруг нашел в ней бесконечное понимание терпение и внимание, со свойственной ей тактичностью и сдержанностью она напоминала ему о его недостатках не более пяти-шести раз на дню"

А ведь это было только утро. А дальше полдень, сумерки и вечер, и все наполнено священными ритуальными действиями, совершение которых - сладкий долг каждого отдыхающего: поход на изобильный рынок, выбор вина, покупка арбуза и персиков; преодоление гор и подъемов с вином, арбузом и персиками; созерцание заката над скалами; вечернее фланирование по набережной, кормление белок; ночные прогулки по паркам, где под вековыми платанами все скамейки заняты парочками, темнота, журчание фонтана и поцелуи; семейные посиделки; фотографирование;ночные разговоры на балконе под звездами.
И еще длинная череда дней с прогулками, экскурсиями, катанием на катере, чайками, органом, одним настощяим штормом...
Все это в несгораемом ящике моих воспоминаний. Когда плохо - можно залезть и перетряхнуть и найти в себе силы вставать, учить, посещать без пропусков, хотеть, потому что дни серой лентой, каторжным ядром на ноге могут вдруг снова стать такими, почти неправдоподобно счастливыми, яркими, мягкими. Красота есть и радость есть. Только не так уж часто и не так уж бесплатно. Но ведь есть же, правда?