профессор скворцов был мил, вежлив и взволнован, утирал лицо платком, надавал обещаний, ничего не спросил; критик гусев не ожидал, что я приду, и ничего не спрашивал тоже. если не считать того, что я теперь большой специалист по тактометрической системе квятковского, два дня прошли, как не было. каждый раз, допив кофе, я переворачиваю чашку. и беру цитаты для итальянского сочинения про дружбу у одена.
в лите скушно, потемки. трудно обрадоваться нераспечатанному пакету печенья, трудно запомнить билет номер шесть, трудно дочитать вьющийся, нервный, восходящий до головокружения роман белого, трудно не ныть, трудно следить за птицами - все трудно. когда на часах девять - не важно - утра или вечера - я открываю книгу зайцева. ясный, детский, красивый человек; легкий, кроткий дух в его книгах; горький и безоблачный; всякий день, когда удается подышать этим его воздухом, отмечаю белым камушком; или пустой страницей.
как-то мы останавливались с ним в одной гостинице, только он - на столетие раньше. в городе, где живые встречаются с мертвыми, и те их водят. между страницами книги крошки чайных листов. в небе тонкая, между серым и сиреневым колеблющаяся, нежная, тихая рябь.
ровно десять.
жил в своем некрасивом парижском предместье, тихий, милый, тоненький; забирал свои бумаги о данте в подвал, когда бомбили; долго жил, легко и с любопытством - будто и там, и там его еще что-то ждет.