1. Часть первая.

_ Руины города склоняются под навесом массивных серных туч, выстилающих снизу небо и солнце, цвета вареного желтка. Бурые хлопья пепла сыплются на почерневшую, но остывающую землю вместо снега, сохраняя воздух прозрачным, и дома, сомкнув зубчатые стеклянные веки разбитых окон, постепенно тонут в них.
_Здание готического особняка накренилось вперед и стекла розетки в мансарде треснули. Мелкие трещинки, как ручейки кристальной чистоты потекли вниз и разрушили ее строгий геометрический узор. Хозяин этого дома, наследник престола неизвестного государства, из никогда не существовавшей династии, был на крыше тогда, когда ВСЕ СВЕРШИЛОСЬ. Он был молод, пьян как сапожник, и бредил переселением душ и существованием после АПОКАЛИПСИСА. Он хотел встретиться со смертью лицом к лицу и понять: начало это или конец. Но она разочаровала его - он ничего не увидел. Последняя, суровая и холодная красота - старинный хрустальный бокал - выпал из его руки и, заискрившись, отражая всполохи Божественного огня, покатился к краю крыши. Вино расплескалось, и теперь малиновые капли его стекают внутрь мансарды, оставляя кровавый след на зубцах разбитого стекла.
Недалеко от этого места на уровне пятого этажа, там, где от дома осталась только керамическая ванна, есть человек. Он сидит на краю ванны, опустив в нее ноги, - тихо-тихо и нашептывает любимый мотив - не прислушиваясь и ничего не ожидая. На нем чистая одежда: накрахмаленная не застегнутая рубашка и черные джинсы, оборванные по щиколотки. Его черные волосы намокли и прилипли к смуглым щекам. В руке он держит кисть винограда и опускает ягоды в молоко, размышляя как смешать темное с белым. Не черное, но темное. Белое на белом - белое, другого не дано. Но темное не всегда бывает абсолютно черным. Это просто человек. Он никогда не был философом, мудрецом - а ели бы и был, то исчез бы давно - никогда не кричал о бессмертии и НАЧАЛЕ ПОСЛЕ КОНЦА. Но он остался. Остался там, где считал его место на этом свете, вдыхал воздух, в мире о который кто-то потушил сигарету.
На самом деле, вчера кто-то потушил сигарету об стол и ушел, и больше никогда не вернется. И никто не виноват, что семечко лежало на столе, и что мир - лишь семечко.



Он бился и рыдал. Он хотел, чтобы была гроза, и гроза наступила. Небо стало сизым, по нему пошли трещины. Оно слало цвета его глаз, оно стало частью его. И он открыл рот и впустил в себя небо как когда - то; необъятное, легкое, влажное и безгранично одинокое в своей могущественной красоте.

3.Часть Третья: Lostman.

Загорелые смозоленные ступни, покрытые серой дорожной пылью, взбираются по обломкам кирпича и бетонных плит; соскальзывают и поднимаются вновь.
Казалось, он бродит здесь уже вечность, мучительно стараясь вспомнить хоть что-нибудь. Его волосы, некогда бывшие золотыми, стали грязными и отросли до пояса, ноги покрылись мозолями, а на руках остались болезненные как язвы воспоминания о том, что когда-то они держали и прижимали к его груди что-то теплое и нежное, но что это было он не помнил, но очень хотел бы увидеть снова. Он искал и бился лбом о рассыпающийся в прах камень, но нигде больше не мог этого найти.
Это - жестокая шутка, игра с помутневшим рассудком, мучительная пытка, - он поднялся на самый верх каменной груды, увенчанной расколотым пополам бетонным блоком, склонил голову и сел на самом краю, - не знать чего хочешь, не знать что значит хотеть и получать желаемое, вечно примерять себя к разным местам и не находить своего, там, где нет больше ничего, и только солнце жжет безжалостными лучами с пропитанного радиацией неба россыпи известняка, где нужно снова создавать жизнь в миг торжественно блаженный и величественно ужасный. Создавать одному; САМОМУ. Он, приоткрыв рот, откинулся на плиту и постарался впустить в себя небо, чтобы подняться и увидеть распластанное на камнях, свое тело. Этому учила его Белая женщина с огненными глазами и, волосами, прикасаться к которым он так любил. Но это было для него непосильно.
- Мама! - он выдохнул и снова сел, пытаясь вспомнить прошлое.
Он радовался всего два мига, после того как ВСЕ СВЕРШИЛОСЬ. В первый миг он был несказанно рад своему безграничному одиночеству и анархии, воцарившейся в голове, во второй - ему показалось, что он умер, после пришло желание умереть на самом деле.
В его опустевшей от боли и страха голове возникали мысли и голоса. Голоса казались знакомыми, но что они говорили, он не знал, а мысли, словно руки умирающего приходили из дымной влажной темноты и тянули за собой.
Он больше не плакал, а лишь мучительно пытался понять предназначение густой черной реки-магистрали, некогда огибавшей кольцом маленький старинный городок. Он стоял на распутье и смотрел на пугающе ровную линию горизонта; ему хотелось убежать, но слишком знакомы были все закоулки проклятого города, даже после того, как он был обращен в прах вместе со всеми его машиностроительными, сталелитейными, и металлургическими заводами, ядерными разработками и населением в пол миллиона человек.
Голоса становились все навящивей и громче и вскоре заставили его пошатнуться и упасть на колени перед небом. Он боялся неба и в тайне боготворил его. Боялся с тех пор, как оно пало на землю. И сердце его пронзила мысль о вине и возмездии, за то в чем он не был повинен, за то чего, возможно, не случалось вообще. Голос, назвавший имя, пронесся над головой и заставил его прижаться к асфальту. Что это было за имя: персидского царя, огненного божества или оно принадлежало ему самому - он не знал, но это заставило его прислушаться.
Огромное механическое животное с проржавевшими суставами и облупившейся от губительного солнца краской, со скрипом изо дня в день преодолевало по инерции путь от желтого дома, где он создавал ад на земле, до того места, куда он не отваживался заходить. Это место манило его, но оно же было источником бесконечного подлинного зла.
Чудовищная ржавая машина издала последний рев где-то вдали и окончательно скрылась из вида, пока он стоял и молча смотрел ей вслед, не замечая белого пятна пучка света на дороге. Но его взгляд непреодолимо тянуло к свету; ему показалось, что в этот миг кто-то думает о нем. Бред! Чудовищное заблуждение! Здесь больше не было никого, кто бы думал о нем или понимал, зачем это делать. Но ему так этого хотелось.
Девушка лежала, распластавшись на асфальте ровно, на том месте, где пару мгновений назад стоял железный скелет того, что раньше приносило людям пользу. Ее глаза были закрыты, но он все же не решался подойти ближе. Она пугала его, но в то же время была самым прекрасным и удивительным из всего того, что ему удавалось видеть за свою короткую жизнь протяжением в шестнадцать лет. Все ее существо было таким свежим и чистым, что, казалось, она только что встала с постели в воскресенье утром, что это всего лишь легкий прохладный ветерок в коротком голубом платье с взлохмаченными темными волосами.
Его больше не мучили голоса. Он все еще стоял на коленях, когда девушка встала и прошла мимо него. Она начала подниматься вверх по руинам, словно знала, что ей теперь делать и куда идти, хотя на самом деле это было не так. Босая она ступала на стекла, проволоку и раскаленные на солнце камни, а он все смотрел на нее и завидовал ее боли,
страстно желая быть рядом, восхищался ей, "и ничего более не имеет значения - And Nothing Else Matters".
Она шла, спотыкаясь - но он не замечал в ней этого -, пытаясь побороть страх и боль… невыносимую боль в груди, ничего не помня, как птица, теряя перья в полете, желая быть настолько же божеством насколько им кажется, плакала его не замечая.
Он никогда не знал этого, не помнил ничего прекраснее и страшнее. Ему хотелось догнать ее; казалось ей известно то, что потеряно для него, но какое-то жгучее чувство цвета запекшейся крови внутри не давало ему покоя.
Она на миг оглянулась и, посмотрев на него, подумала, что, может быть, они были знакомы и даже, наверное, встречались когда-то, но больше никогда… и продолжила свой путь. Он следовал за ней, был в двух шагах, смотрел на нее глупо и с отчаянной болью в глазах. Девушка поднимала его за руку на вершину за собой и один раз соскользнула вниз… Он просто не подумал, что мог бы помочь ей встать; "должно быть, божество умеет летать"… Она поднялась и, осмотревшись, пошла по другому склону к другой вершине, другой горы не оглядываясь,… он, становился, присел на корточки около края бетонной плиты и стал смотреть ей вслед. "Она шла, спотыкаясь, пытаясь побороть страх и боль… они были знакомы и, наверное, даже встречались когда-то, но больше никогда…