Давно это было. Во времена незапамятные. В другой стране, в другую эпоху, в прошлом тысячелетии.

Второй курс, старая тройка на 5-ой линии Васильевского. Все старое, покоцаное, комнаты, кухня, сортиры, мебель, все. Мы в комнате живем втроем, я, моя подруга и Марина Луна, девушка из Колумбии. А колумбийцы - веселые ребята, у них праздников больше, чем у нас, то есть в году больше 365-ти праздников. 

 Мы поделили комнату на две части широким таким шкафом, большая половина - нам, меньшая - Марине. Свои две кровати, панцирные железные как дредноут и такие же тяжелые мы сдвинули, получился такой квадратный сексодром.

   Это все предисловие. А дальше вот что. Приехала ко мне как-то зимой мама. Ну и, естественно, ночевать осталась у нас. Вот легли втроем, мама у стеночки, я посредине и подруга моя с краю. К полуночи угомонились и почти уснули. А Марины нет. И вот в темноте открывается дверь в нашу комнату и тихонько так заходит Марина, раздвигает раскладушку... Иностранцы всегда основательно жили, мебель в комиссионке покупали, раскладушки, кресла-кровати. А на лето всю свою обстановку в камеру хранения сдавали. И подписывали. И Марина тоже. Так и писала: "Раскадилка". Раздвигает она, значит, раскладушку и заводит в комнату двух мужиков, одного в кровать свою укладывает, а второго - на раскладушку. А сама из комнаты упорхнула. Это значит к ним на праздник какой-то очередной товарищи с других институтов пришли, а теперь обратно уйти не могут. Зима восемьдесят глубокого года прошлого века, это вам ни такси, ни автобусов. «Метро закрыто, в такси не содют».

   И все бы ничего, они ребята тихие. Но тут мама моя, смущенная таким двусмысленным положением, начала нашептывать мне возмущенно, как это все ужасно и никуда не годится. Ужасный ужас и нарушение всяческих приличий. Что было делать? Я, конечно, честью родной матери поступиться не смогла. Вылезла я из кровати и включила верхний свет. Иллюминация. Тот, который в кровати, одеяло хлоп на голову, типа меня здесь нет. А второй еще лечь не успел, и застыл застигнутый как заяц на дороге, когда фары ему в глаза. Сидит коленки поджав к подбородку в белоснежных кальсонах-колготках, руки вперед вытянуты, одеяло сжимают, а закрыться им уже не смог. Застыл, говорю же. И тут я заорала. Вежливо так. Если, мол, они сию секунду не исчезнут, я вызову студсовет, и такой им будет скандал, аморалка и нарушение режима, что покатятся они из Союза на лыжах до самой Колумбии. И дверь уже открываю, рвусь за студсоветом. Я, правда, и знать не знала, кто у нас студсовет и где живет, но, ведь, и они не знали, что я не знаю.

   Ну и этот в раскладушке сразу: "Я все понял, был не прав, искуплю..." и побежал куда-то, как был в кальсонах на босу ногу. Тут же вернулась Марина и еще одна такая была у нас крупная девица, имя уже не помню. Парней своих вместе раскладушкой они куда-то утащили, а сами вдвоем на железную кроватку погрузились. Свет выключили. Тишина. И в этой тишине девица та похоронным голосом объявляет: "Спи спокойно, советский народ!"