Купил сабж вчера.

Классный получился номер - особенно понравились обложки альтернативных "Максимов" ("Как достигнуть оргазма, не испытывая удовольствия" в "ватиканской" версии обложки - это просто шедевр), кладбище каламбуров и жестокий стеб над авторами в виде "черновика статьи" - как говорится "Не в бровь, а по яйцам".

Я раньше брал украинское издание, поскольку наивно полагал, что оно отличается от российского только рекламой и другими незначительными деталями (плюс его не надо специально разыскивать).

Но после того, как в прошлом номере украинского MAXIM я не обнаружил свою статью, которая по уверениям редакции там была, я понял, что не все так просто и твердо решил покупать только российскую версию.

Правда, следов своего творчества (даже остаточных) не обнаружил и в этот раз. Я делал для апрельского номера статью об Остапе Бендере и прочих сопутствующих персонажах. Однако в результате там поставили совершенно другой текст - написанный человеком, который много лет занимался этой темой. Статья у него получилась, конечно, намного более информативная, чем у меня. Зато, моя, по-моему, все же веселее.
Я ее .

Бендер жил! Бендер жив! Бендер будет жить!

Среди персонажей, доставших нам в наследство от великой русской и большой советской литературы, Остап Бендер занимает совершенно особое место. Если народная любовь к Наташе Ростовой или Василий Иванычу Чапаеву выражается в несметном количестве сочиненных про них похабных анекдотов, то сын турецкоподданного получил всеобщее читательское и зрительское признание без обязательного в этих случаях подшучивания над своей персоной.
Такой феномен объясняется просто: Остап Бендер – это наш национальный супергерой, над которым смеяться неуместно. Он способен, как нож сквозь масло, пройти через любую бюрократическую пирамиду, унося в цепких руках то, зачем пришел. Он не боится отправиться за птицей счастья на другой конец необъятной страны, имея из движимого имущества клетчатую рубашку "ковбой", зеленый костюм, оранжевые штиблеты и фуражку с белым верхом, а из недвижимого – мечту о Рио-де-Жанейро. Чтобы начать успешную карьеру многоженца, ему достаточно лишь дивного серого в яблоках пиджака, надетого непосредственно на горячее молодое тело.
Импортный сверхчеловек Джеймс Бонд не годится нашему герою в подметки: окажись он без копейки в городе Васюки или где-нибудь под деревней Чмаровкой, патентованный шпиён там бы и сгинул, не оставив на поверхности отечественной жизни даже пузырей. В отличие от английского суперпижона, находчивый, обаятельный и ироничный, а главное – очень реалистично выписанный жулик Бендер чувствует себя в нашей жестокой, абсурдной, но очень веселой стране также хорошо, как пиранья в мутных водах разлившейся Амазонки. Чему каждый из нас не перестает по-хорошему завидовать.
Ильф и Петров, сами того не подозревая и, наверное, не желая, оказались пророками – романы об Остапе разят наповал сквозь десятилетия.
Стоит какому-нибудь радетелю о своей роли в судьбах Родины начать голодовку протеста, как тут же, сопровождаемый интенсивным запахом борща и котлет, из вентиляции к нему является призрак Васисуалия Лоханкина.
Окинув взглядом широкие просторы русского интернета, повсюду можно наблюдать крупные и мелкие стайки "пикейных жилетов", оживленно обсуждающих, стали бы они класть палец в рот Джорджу Бушу – правда, поскольку времена и нравы все же несколько изменились, вместо пальца обычно упоминается другая, куда более интимная часть тела. Вне зависимости от того, идет спор о геополитике, декоративном собаководстве или взаимоотношении полов, завсегдатаи виртуальных форумов изъясняются на модифицированном наречии Эллочки "Людоедки" Щукиной, умудряясь выражать все богатство своих дум и эмоций универсальными "ППКС!", "Автор жж0т!", "В мемориз!", "Зач0т!" и прочими словечками бесконечной смысловой емкости.
Наконец, только оказавшись в эпохе оффшоров, потоков "черной" наличности, и налоговых претензий за поза-поза-прошлый год, мы смогли в полной мере оценить глубину фразы "Жил на свете частник бедный. Это был довольно богатый человек". Список доныне злободневных моментов можно продолжать практически бесконечно: здесь и налоговые инспекторы, одним своим присутствием изводящие клопов, и оппозиционный "Союз меча и орала", которому непременно поможет заграница, и автомобильная нежить "Лорен-Дитрих", претерпевшая реинкарнацию под именем "Жигули-классика". Вездесущих идейных потомков зицпредседателя Фунта сегодня можно встретить даже на службе у государства, где они прикрывают собой уже миллиардные стратегические сделки. Да и москвичи остались все такими же, какими застал их современник Бендера Воланд, только портит их теперь не квартирный вопрос, а преимущественно вопрос прописки.
"Или наша жизнь станет лучше, или мои произведения останутся бессмертными" – это сказали не Ильф и Петров, а другой, ныне здравствующий, гений из Одессы. Михал Михалыч Жванецкий, как всегда, прав. Несмотря на беспрецедентные в истории России преобразования и катастрофы, которые пришлись на те семьдесят лет, что отделяют нас от времени создания "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка", окружающая действительность, как видим, почти не изменилась. А Остап Бендер все также актуален и, похоже, собирается жить вечно.

* * *
Оба будущих родителя супергероя – Илья Ильф (Илья Арнольдович Файнзильберг) и Евгений Петров (Евгений Петрович Катаев) – появились на свет и выросли в Одессе. Но познакомились они только в Москве, в середине 1920-х, когда работали вместе в редакции газеты профсоюза железнодорожников "Гудок". Эта газета была интереснейшим местом – для нее писали Юрий Олеша, известный всем советским детям своей сказкой "Три Толстяка", не нуждающийся в представлении Михаил Булгаков, а также старший брат Петрова Валентин Катаев, уже ставший к тому времени известным журналистом и литератором. Идея "Двенадцати стульев" принадлежит именно ему.
Вычитав где-то, что Дюма-отец активно пользовался услугами литературных негров, Катаев сам решил пойти в рабовладельцы. Он предложил младшему брату и Илье Ильфу совместно написать роман о бывшем уездном предводителе дворянства, отправившемся на поиски бриллиантов, спрятанных его тещей в стул. "Рабовладелец" предоставлял идею и свое раскрученное имя, способное открывать двери редакций и издательств, а "негры" должны были облечь немудреный детективный сюжет в плоть и кровь. Договорившись о том, что гонорары будут поделены на троих, Катаев покинул Москву.
Когда по возвращении он прочел рукопись сдружившихся "негров" и познакомился с феерической фигурой Остапа Бендера, то понял, что третий в этом творческом коллективе – явно лишний. Катаев отказался от своей доли авторских прав, взамен потребовав с новоявленных литературных гигантов посвящение на титульном листе романа и золотой портсигар. Ильф и Петров радостно согласились.
Связи Катаева сильно им помогли, но опубликование "Двенадцати стульев" все же оставалась довольно рискованным предприятием – не менее волнующим, чем приключения концессионеров-кладоискателей.
Отточив свои сатирические перья до бритвенной остроты на малых литературных формах и перейдя к большой, авторы оттянулись, что называется, по полной программе. Походя, но от души, они лягнули окружение Маяковского, хорошенько прошлись по театральному новатору Всеволоду Мейерхольду, а количество отдавленных ножками "Двенадцати стульев" любимых мозолей коллег-литераторов просто не поддается исчислению. Очень неоднозначной была и политическая составляющая, над которой впоследствии изрядно потрудились цензоры.
Тем не менее, раздразненная стая литературных критиков затаилась в нерешительности – все понимали, что столь дерзкую книгу нельзя было опубликовать без крепкого тыла. И пока этот тыл не был хорошо прозондирован, никто не хотел сделать роковую для себя ошибку, бросившись в преждевременную атаку. На самом верху, однако, решили, что произведение вполне просоветское, дали соответствующую отмашку, и благожелательные отзывы о "романе, несправедливо обойденном критикой" последовали один за другим.
Читающая публика приняла похождения Остапа безоговорочно, не дожидаясь команд из ЦК – и, разумеется, стала требовать сиквела. Ильф и Петров оказались в двойственном положении: с одной стороны, их писательский дар находился в полном расцвете, требуя новой возможности для своей реализации, да и Бендер, давно ставший самостоятельным существом, не слишком считавшимся со своими создателями, жаждал покинуть царство мертвых, куда он был отправлен неблагодарным Воробьяниновым. С другой стороны – политическая ситуация в стране за каких-то два-три года сильно изменилась: были успешно добиты "левые уклонисты", а "правые оппортунисты", считавшие "Двенадцать стульев" идейно близкой книгой, доживали последние дни – и было решительно неизвестно, в какую еще загогулину свернется генеральная линия партии. К тому же, собраться по литературному цеху без устали выискивали в творчестве Ильфа и Петрова признаки идеологической диверсии. Особенно в этом преуспел будущий автор "Молодой гвардии" Александр Фадеев, который сумел-таки добиться признания их книг антисоветскими и клеветническими – правда, случилось это уже в печальной памяти 1948 году, во времена "закручивания гаек", непозволительно ослабших во время войны.
Но это было потом, а летом тридцать третьего "Золотой теленок" смог дойти до читателя – во многом благодаря содействию Максима Горького, своим авторитетом продавившего публикацию в Наркомате просвещения, невзирая на упорное сопротивление наркома и всей его рати.
В финале новой книги всеобщего любимца Бендера пришлось убить вторично – только теперь не физически, а морально: для советского Энди Таккера и несостоявшегося графа Монте-Кристо переквалификация в управдомы могла означать только полный крах.
Но, несмотря на всю симпатию к своему герою, другого выхода у авторов не было: к середине тридцатых товарищ Сталин постановил, что социализм в отдельно взятом СССР построен, и отдельные недостатки у нас остались лишь кое-где и порой, а потому тема великих комбинаторов была закрыта – казалось, навсегда.
На этом творческий путь Ильфа и Петрова, к счастью, не закончился: в опалу они не попали, продолжая писать фельетоны, очерки, рассказы и киносценарии, а в 1936 году даже были отпущены в поездку за океан. Результатом их трансконтинентального автомобильного путешествия по США стала исключительно интересная и познавательная книга "Одноэтажная Америка", которая и сегодня читается ничуть не менее увлекательно, чем "Золотой теленок".

* * *
Удивительно, но при всех своих эпических достоинствах Бендер имел живого прототипа. Им стал Осип Шор, которого родные и друзья звали редким именем Остап. На самом деле, реальные прообразы были практически у всех героев "Двенадцати стульев". К примеру, Ипполит Матвеевич со своим пенсне и утренним "бонжуром" был списан с двоюродного дяди Евгения Петрова, а Валентин Катаев получил эпизодическую, но яркую роль инженера Брунса, западающую в душу коронным вопросом "Мусик, готов гусик?"
С Остапом Шором братья Катаевы познакомились в Одессе во времена Гражданской войны. Он работал в уголовном розыске и занимался борьбой с бандитизмом, который благодаря общей разрухе и частой смене власти (красные приходят – грабят, белые приходят – грабят, даже зеленые приходят – и те грабят) расцвел в ту пору столь буйным цветом, что стал визитной карточкой города. Сами же бандиты оказались увековечены в литературных шедеврах эпохи. Знаменитая фраза из рассказов Исаака Бабеля: "Беня говорит мало, но он говорит смачно" – это про них, про одесских бандитов десятых-начала двадцатых годов.
Остап был успешным и некоррумпированным оперуполномоченным, поэтому криминалитет задумал отправить его на заслуженный отдых на глубине два метра под землей. К счастью (или к несчастью – трудно сказать), у Остапа имелся брат – поэт-футурист Натан Шор – которого и застрелили по ошибке нерадивые подручные легендарного Мишки Япончика. То, что Остап сделал дальше, красочно описано в книге Валентина Катаева "Алмазный мой венец":
"Он узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широком пиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошел в подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру, и, войдя, положил на стол свое служебное оружие - пистолет-маузер с деревянной ручкой. Это был знак того, что он хочет говорить, а не стрелять. Бандиты ответили вежливостью на вежливость и, в свою очередь, положили на стол револьверы, обрезы и финки.
– Кто из вас, подлецов, убил моего брата? - спросил он.
– Я его пришил по ошибке вместо вас, я здесь новый, и меня спутала фамилия, – ответил один из бандитов.
Легенда гласит, что Остап, никогда в жизни не проливший ни одной слезы, вынул из наружного бокового кармана декоративный платочек и вытер глаза.
– Лучше бы ты, подонок, прострелил мне печень. Ты знаешь, кого ты убил?
– Тогда не знал. А теперь уже имею сведения: известного поэта, друга птицелова. И я прошу меня извинить. А если не можете простить, то бери свою пушку, вот тебе моя грудь – и будем квиты.
Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. При свете огарков они пили чистый ректификат, не разбавляя его водой, читали стихи убитого поэта, его друга птицелова и других поэтов, плакали и со скрежетом зубов целовались взасос. Это были поминки, короткое перемирие, закончившееся с первыми лучами солнца, вышедшего из моря. Остап спрятал под пиджак свой маузер и беспрепятственно выбрался из подвала, с тем чтобы снова начать борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами".
Остап Шор поделился с Остапом Бендером не только запоминающейся внешностью, богатой эрудицией, манерой одеваться и говорить, но и кое-какими эпизодами своей жизни.
Родившись в 1899 году в Одессе, Шор перед самой революцией поступил в Петроградский Политехнический институт. Доучиться не смог – иногороднему студенту в разоренной столице грозила смерть от голода, и он решил вернуться в Одессу.
Дорога домой оказалась длинной и трудной. По пути с Остапом приключилось многое из того, что его литературный двойник испытал впоследствии на страницах "Двенадцати стульев". Он подрабатывал художником на пароходе, ходил с инспекциями на предмет пожарной безопасности. Зиму он пережил, покорив сердце хозяйственной вдовы, сумевшую припрятать в революционной круговерти несколько мешков с мукой. Когда спустя два месяца мука закончилась, Остап двинулся дальше – на юг, в Одессу.
Хотя Шор не писал ни стихов, ни прозы, он дружил со многими одесскими литераторами и был частым гостем на их собраниях, где систематически ставил рекорды потребления алкоголя. На вопрос, что любит пить больше: вино или водку – он неизменно отвечал: "И пиво!".
Ему же принадлежит и знаменитая фраза, поясняющая главное идеологическое расхождение между Остапом Бендером и советской властью: "Она хочет строить социализм, а я не хочу".
Поучаствовать в приближении светлого будущего ему все же пришлось – в тридцатых годах он оказался на Урале, где работал на Челябинском тракторном заводе. В 1937, ввязавшись драку с сотрудниками НКВД, пришедшими арестовывать его друга, директора ЧТЗ, сам был арестован. Но сумел сбежать и несколько лет скрывался от органов. Справившись с тяжелой болезнью, поразившей его во время войны, он дожил до конца семидесятых годов, многократно исколесив всю страну вдоль и поперек.
Впрочем, богатая событиями судьба Остапа Шора не была в те бурные годы чем-то исключительным. Один из соавторов "Двенадцати стульев" – Евгений Петров, еще в бытность свою восемнадцатилетним Женей Катаевым, с 1921 по 1923 год также работал сотрудником уголовного розыска. Это он послужил прототипом юного, наивного, но подающего большие надежды сыщика Володи Патрикеева – главного героя знаменитой повести "Зеленый фургон".
Через несколько месяцев работы от былой наивности не осталось и следа – Катаев стал лучшим сыскарем района и получил в свое распоряжение четверых оперативников. Он расследовал десятки дел об убийствах и грабежах, участвовал в охоте на степные банды. Но чаще всего ему приходилось иметь дело с кражами и мошенничеством, благодаря чему он приобрел обширнейшие знания о криминальном мире России.
"Зеленый фургон" был написан, как принято теперь говорить, "по реальным событиям", а его автор Александр Козачинский – тоже исключительно интересная личность. В конце 30-х годов, когда создавалась повесть, он был уже известным советским журналистом, сотрудничавшим с изданием "Экономическая жизнь", но полутора десятилетиями ранее Козачинский успешно руководил дерзкими налетами промышлявшей под Одессой серьезной банды – пока опер Евгений Катаев не поставил крест на его криминальной карьере. Как персонаж его повести – бандит Красавчик, Козачинский знал опера Катаева с гимназических лет, что неудивительно, поскольку эти годы они провели за одной партой. Как и Красавчик, Козачинский не захотел стрелять в друга, пришедшего его арестовать.
Эта история закончилась счастливо: благодаря заботам бывшего соседа по парте, Козачинского не расстреляли, а спустя два года, в 1925 – и вовсе выпустили по амнистии. Евгений Катаев вскоре после его поимки уволился из милиции, переехал в Москву, где превратился в Евгения Петрова, и в соавторстве с Ильей Ильфом подарил нам немеркнущий образ Остапа Бендера.