Каждый раз, когда перечитываю это стихотворение, откуда-то из глубины души слёзы подступают..

Одинокий храм на краю обрыва...

Глухомань, кузнечики, плеск реки,
Вдоль дороги войском стоит крапива,
Облака по небу плывут, легки.

Пробежать, как в детстве, да прыгнуть вниз бы,
На воде прорезав короткий след!
…От села когда-то остались избы,
Постепенно избы сошли на нет –

Провалились крыши, прогнили срубы,
Поросли травою, кустом, сосной.
Только храм торчит одиноким зубом
На задворках тёмной глуши лесной.

Век двадцатый прошлое стёр, как ластик –
Ни икон, ни росписей, ни лампад,
А на голых стенах – десяток свастик
Начертил заезжий дегенерат.

Под ногами стёкла с кирпичной крошкой,
По стене грибок, по углам репей.
То ли бывший храм,
то ли склад с картошкой,
То ли бомж без имени и корней…

И никто не вспомнит, как рос он, строясь,
Как латали крышу, белили свод.
Сколько благовещений, пасх и троиц
Набежать успело из года в год!

Голубые звёзды в крещенской стуже,
Перезвон малиновый – до небес,
Воробьи, купающиеся в луже,
И счастливый голос: «Христос воскрес!»…

Где его иконы? – в чужих собраньях,
Где его убранство? – в котле времён.
Что ему забвенье и поруганье –
Он и так поруган и осквернён.

Не помочь ни действием, ни речами,
Ну зачем теперь, в тишине лесной,
Чтобы вновь пришли торговать свечами,
Отпевать, венчать и трясти мошной?

Всё равно ни солнце, ни эту реку
Не купить, не выклянчить для своих.
Что осталось нищему человеку? –
Только строить храмы – и рушить их.

Но чем больше тягот на эти своды,
Чем трудней физически,
тем сильней
Сопричастность миру живой природы
С перспективой вовсе растаять в ней.

Не проси, не бойся, не верь иудам,
Если бог не выдал - свинья не съест…
И несёт он свой уцелевший чудом
Наклонённый набок тяжелый крест.

*/ Андрей Моисеев
[450x600]