В городе Глазго все русские, в том числе и евреи, ходили по воскресеньям в греческую церковь. Я тоже ходил. Во-первых, там после службы кофе со свежими плюшками. Во-вторых, я тогда имел знакомую девушку, которая туда ходила, потому что собиралась также дать юному алтарнику-греку. Мы знаем, что такой оппортунизм, то есть заблаговременная разработка дополнительных возможностей обрести любовь, свойственна пубертатным девушкам

(потом она, кстати, дала-таки ему на Пасху, и получилось так себе, потому что он очень волновался от любви, она мне смешно про это рассказывала перед тем, как уехать в Гамбург, она потом туда завербовалась в бордель, я считаю, это был правильный выбор, потому что ей в жизни все время не хватало эмоционального накала и романтики).

Впрочем, я отвлекся. Вот сижу я в церкви после службы, кофе пью и слушаю неумолкающий звук божественной эллинской речи. И вдруг через это бормотанье прорывается красивый такой бас:

— Фиона! Ну хули ты там телишься? Твоя дочь обосралась, иди говно выгребать!

Почуяв силу русского слова, я оглянулся. Именно так я впервые увидел рыбака Сашу. Он имел квадратную фигуру полтора на полтора метра и всегда носил спортивные штаны. Супруга его Фиона выглядела по-другому: хрупкая брюнетка в очках, с впалой грудью, обожавшая русскую литературу и выучившая в университете русский язык. Сашина мощь покорила Фионино сердце, а британское гражданство для бомжевавшего Саши скрепило их союз навеки. У них родилась дочь, грязные пеленки которой и стали причиной нашего знакомста.

Позже мы с Сашей много раз пили водку, а после ездили по Глазго на моей машине (восьмерке), причем Саша зачем-то кричал в открытое окно "Я руссиш зольдат!" — это все, что он знал по-английски. А потом он у меня дома нажрался, побил посуду и изрезался стеклом, после чего я решил приостановить общение с ним. Сам я, похоже, менее свободный человек, внутренне. Мне было все это утомительно.

И все же мне довелось видеть Сашу еще раз. Сразу после Нового Года он пришел в гости трезвый и сам не свой от волнения. Оказалось, что накануне, на новогодней вечеринке в российском консульстве в Эдинбурге, он набил консулу морду. Саша требовал, чтобы я позвонил в Эдинбург и спросил консула, не обиделся ли он (времена были демократичные — 1994 год). В результате Саша позвонил сам. Они долго разговаривали. Консул не держал зла: с тех пор он всегда интересовался у всех при встрече, как там поживает его Саня. А потом в Москве опять что-то поменялось, и консула выперли: в Глазго остался один Саша.

Консула жалко: пока он служил в Эдинбурге, всегда можно было во время прогулки зайти с детьми в консульство и пописать там. После смены начальства консульство стали запирать, у двери появился топтун, и нам, бедным эмигрантам, приходилось отливать снаружи. Плохо там с сортирами.

Собственно, время выводить мораль, но я ее еще не придумал. Ну, наверное это вот как Ваныч давеча писал, про свободу. И про русский язык для иностранцев. Ведь когда он в церкви орал про обосравшуюся дочь, никто его не понял, только я и Фиона. Причем я думаю, что Фиона была в большем восторге: как она на него смотрела! Потому что мы, русские, в том числе и евреи, меньше ценим свободу. Чего нам ее ценить: выжри литр, садись в машину и езди по городу с открытыми окнами: я руссиш зольдат! Ну или там в бордель пойди работать, в Гамбурге. Вот и Сашины следы я тоже потерял. Хоть здесь запишу то, что еще помню — типа для ноосферы.