Я осталась одна. Совсем одна. Однее не бывает.
Честно говоря, никогда в жизни мне настолько всерьез не хотелось прыгнуть из окна. Или вены удобно резать, говорят. Даже, говорят, не больно.
Сказала сегодня маме с Леной, что если я буду в гробу, они по крайней мере сэкономят на переписке из своих Англий и Эквадоров.
Немедленно пожалела, конечно.
Приличные люди не показывают, что им плохо, не портят свои родным и близким радость от сбывшихся мечт.
Улыбаются и машут, даже когда совсем плохо, совсем, невозможно. У меня в этом городе ни одного друга не осталось. Это не фигура речи, заметьте. Никого. Все, в один год, сразу.
Только Паша Роднянский. С которым нельзя чаще чем раз в три недели. Не положено.

И об этом даже сказать никому нельзя, не почувствовав себя последним нытиком и предпоследней сволочью.

И знаете что. Пошли все в жопу. Я рада, что вам хорошо, правда. Что у вас новая жизнь, горизонты и все такое.
А мне плохо. Так плохо мне не было никогда.
И нет у меня сил улыбаться. Впрочем, и некому уже.